Мой папа Джеки Чан - стр. 11

– Сережа, пора повзрослеть. Оставь детей в покое.

– Это кто – дети?

Лева не собирается ничего понимать, особенно своего чудесного спасения, того, что Гришанова – deus ex mahina – и не важно, что она ему – естественно – нравится, и он – естественно – перед ней петушится. Проблема в том, что Гришанова так смотрит на Леву, что вот-вот они оба с Машей лишатся ее милостивого покровительства и будут растерзаны настоящим львом – Ставрогиным.

– Пошли уже.

До Левы что-то доходит, может быть, до него доходит голос разума, а, может быть, ему просто грустно, но он как-то сникает и спускается вниз. Маша следует за ним, ожидая тычка в спину.

– Ты идиот или как? – спрашивает она на улице. Этот вопрос у них лидер топов.

– Я еврей. Толстый. Так что нет, я не идиот, – серьезно отвечает Лева, и Маша думает, что трогать его не надо. Но как его развеселить, если не трогать? Потому что грустный Лева – это кадиш.

– Тебя могли Мойшей назвать.

– Мой дед Мойша.

– Но не отец.

Маша прикусывает язык так же вовремя, как в кино приезжает полиция. Лева, однако, хмыкает и улыбается.

Понятно, что «в Россию можно только верить», но как быть с Израилем?

В столовой Маша дует на лимонную дольку, что кружится в чае, как окурок, вообразивший себя лунным цветком. Лева с аппетитом поглощает остывшую кашу, со дна тарелки на него что-то выплывает, а он любовно вычерпывает это что-то и идет за добавкой.

– Повторить, – просит Лева на раздаче, как в баре.

– Чего тебе повторить?

– Жизнь.

Снег устал и перестал, потому что: смысл? Маша смотрит сквозь очистившийся воздух, как голодный кит, потерявший облако планктона. И идет. Вместо снега. Сквозь рощу. Мимо исписанной граффити стены гаражей. Спускается по плитам, брошенным в грязь, как фишки домино на сукно. Полосы черного льда, раскатанного ногами, темнеют, словно ложки дегтя.

Лева падает в самом конце пути. В Роковую гору. Поднимается с белой спиной.

Маша зевает. Странно хочется спать.

– Пойдем ко мне? – зовет Лева.

– Мне домой надо.

– Зачем?

– Просто.

– Готовиться к похищению драконом?

– Не вижу связи.

– Сидеть в башне.

– Типа того.

Маша смотрит на снег, который опять пошел и падает в черную воду. Такой чистый. Безропотно тает в унылой бессмысленной теплоте течения.

Хочется к морю. Чтобы до горизонта – вода. И за горизонт – вода. Лилась. Прямо в космос. Как слезы с лица Земли.

Маша переходит мост. Лева переходит мост. На их стороне сложены мертвые утки и голуби. Точно игрушки в кресле. Аккуратно. Кровь. Особенно видна на голубях. Перья растрепались. А утки – гладкие. Чистые. По ним не скажешь даже, что они мертвые.