Мой палач. Лезвием - стр. 14
Тогда меня сразу забрал к себе дядя. Булат мне не заменил родителей, но стал для меня чем-то вроде поводыря. Он натаскал меня, как волчару, сделав сильным, неуязвимым, тренированным и обученным. Он дал мне все, чего я хотел, а я хотел мести. Я жаждал расплаты, и Булат помогал мне в этом. Многочасовые тренировки, изнурительные до тошноты, а после война. Кровожадная, голодная, страшная, но уже тогда мне было не страшно. Тогда уже я не знал, что это такое. Булат стер все слабое во мне. Дочиста просто выгреб.
– Перестань реветь, Тимур, слышишь?
Это был первый и единственный раз, когда я ревел при нем, да и вообще, чувствовал соленые слезы на языке. Тогда я ревел навзрыд, будучи на похоронах, и сжимая свадебное фото родителей в руках. Я всхлипывал, как дитя, хотя по сути, в одиннадцать лет еще им и был. Я был просто ребенком, до смерти перепуганным, и резко оставшимся одним во взрослом мире, жестокость которого узнал совсем недавно.
Тогда дядя буквально вырвал фото из моих рук, и крепко схватил меня. Встряхнул, словно грушу, и поднял над землей.
– Ты не умеешь быть слабым, ты Бесаев, понял?! Не смей!
Я быстро вытер слезы, чувствуя, как еще мокрое лицо обдувает ледяной ветер.
Булат орал на меня, крепко сжимая мои плечи, и тогда мне стало стыдно. За себя, за свою слабость, хоть уже в одиннадцать лет я думал, что сильный. Уже тогда я часами пропадал на тренировках, и видел родных слишком мало для того, чтобы насытиться их любовью. И когда в один день я вернулся с тренировки, то больше не увидел свою семью. Я нашел только тела. Бездыханные, неживые, белые. Они все были, как куклы. Сломанные, красивые, застывшие в ужасе смертного часа.
– Ты отомстишь. Я не умру, пока ты не отомстишь каждому в его роду!
И я отомстил. Думал так тогда, по крайней мере. Избитого, но все еще живого Коршунова привезли прямо ко мне уже через месяц. У него не было шанса. Его просто загнали, как пса, когда этот чертов психопат собирался пересечь границу. Дядя лично привез эту суку ко мне. Дал мне в руки заряженный пистолет, и схватив истекающего кровью Коршунова за волосы, запрокинул его голову назад.
В тот момент я впервые видел человека, стоящего передо мной на коленях. Коршунов прекрасно знал, за что его поймали, и что он уже не жилец, однако вместо того, чтобы рыдать и ползать у меня в ногах, он начал смеяться. Эта больная сука просто ржала мне в лицо, схаркивая кровь изо рта и описывая, как он резал мою сестру, как громко она кричала, и тогда я просто не выдержал.
Я был еще ребенком, но тогда что-то сломалось во мне, и я уже никогда не был прежним. Я перешел эту черту, сгорая от боли за отца, рыдая по матери, и особенно по младшей сестре.