Молево - стр. 23
Абрам Ицхакович не стал подражать Мирону-Подпольщику по части деликатности, он первым подошёл поближе к картине. Поцокал языком, точно так же смачно, как давеча, когда обозревал колокольню. Он делал выражение лица, будто раньше не видел это произведение искусства первой половины 19-го века. А оно ведь присутствовало в избе, по меньшей мере, с утра, и было немым свидетелем соглашения на счёт съёма «комнатушки». Возможно, тогда он всецело проникся сложными задачами непростой сделки, да не глядел на произведение искусства с надлежащим вниманием. А теперь взял, да обратился полностью свободным зрителем всего целостного убранства своего временного жилища и удостоился оценить его в деталях.
– Я уже новую раму заказал. Хочу из диковинного дерева. С художественной резьбой. И табличку медную с гравировкой имени автора и названия полотна, – Павел Саввич подпустил грудь вперёд, создав двойной подбородок.
– Так ведь город не под боком, хлопотно, небось, туда ездить, – молвил бывший скульптор, побряцывая штихелями в кармане.
На картину он взглянул вскользь, без участия. Должно быть, ему как авангардисту не слишком близка живопись девятнадцатого века, да к тому ещё провинциальная. Или просто неудобно было изучать её достоинства из-за того, что он стоял к ней под острым углом зрения, и та сильно отсвечивала глянцевой поверхностью, играя лишь кракелюрой.
– А зачем город? – вежливо ухмыльнулся начинающий галерист, – у нас тут свой умелец имеется. Василёк, Сусаннин приёмыш. Универсальный умелец. Всякая работа в его умных руках ладится.
– Замечательно, – выступил поэт-актуалист Авксентий, кидая взгляд по углам картины, – А кто у нас автор, и кто персонаж?
– Автор будет неизвестный, но наш. Аноним, так сказать. Наш аноним. Так и напишем на гравировке. А персонаж-то вполне знаком всем нам: помещик Тит Веспасьяныч Флавьев. Правда, было дело, пропал без вести. Давно. Очень давно. Только молва о нём жива-живёхонька, и не забывается здешним народом. Даже наращивается всё новыми тонкостями. Таинственными.
– О! – воскликнули почти все постояльцы классическим терцовым аккордом. И доминантное восклицанье вышло у Ксениюшки, одновременно с покраснением щёк. Они будто произвели своеобразную перекличку с подобными щеками господина, представленного на полотне.
– Но к делу, к делу, – сказал Семиряков, слегка покашливая.
– Да-да-да-да, – подтвердила Татьяна Лукьяновна, подбоченившись и по-хозяйски озирая помещение с прокрутом на одной ноге. – Мы с Ксенией обоснуемся здесь, а мужики пусть забираются в светёлку.