Минтака Ориона - стр. 12
– Как кто? А Фомка Белый, дьячок наш.
– Тьфу, дура-баба! – сплюнул Никифор. – Разве ж то художества? Видел я его картинки: мазня, да и только.
– А мне можно посмотреть? – спросил Шумилов.
– Так то не задача, – ответил Никифор. – Однако же, пустое все. Сейчас пойдем, коли охота есть.
– Есть.
И после завтрака, одолжив гостю свои ботинки-грязеступы, промазанные гусиным жиром, чтоб не мокрели, да еще кафтан с меховой оторочкой – «уж больно ты, Сереженька, одет по-легкому» – Никифор повел гостя к Фомке Белому.
Небольшая церквушка о три луковки, да с колоколенкой, чистенько выбеленная, хотя и потускневшая от осенних дождей, стояла, как водится, на пригорке почти посередине деревни. Службу в ней отправлял отец Онуфрий, в миру Севостьян Жмаев – мужик, как и все, пьющий, от того и сердобольный. Никогда и никому от него отказа не было: ни в причастии, ни в покаянии, ни в отпевании, ни в крестинах. А поскольку те или иные события случались постоянно, то и отца Онуфрия трезвым уже давно никто не видел.
Оторвав глаза от требника, он как раз посмотрел в окошко, когда Никифор Лыков с Сергеем приближались к церкви. Засуетившись и оправляя рясу, Севостьян потрусил к двери, распахнул ее и вывалился на белый свет, левой рукой крест поглаживая нагрудный, а правую, в знак приветствия, вверх подняв.
– Ага, Никифор! – осклабясь, произнес батюшка, косясь на Сергея. – Небось, московского свово гостя привел?
– Именно так, батюшка, – ответил Никифор, целуя крест и руку священнику.
Шумилов, будучи человеком верующим, безо всякого стеснения, а, напротив, ощущая в себе прилив каких-то особенных эмоций, повторил вслед за Никифором целование креста и руки. От сухих, подрагивавших пальцев отца Онуфрия сильно бил запах чеснока.
– А ты откуда знаешь про гостя-то? – спросил Никифор, дивясь осведомленности батюшки.
– А Господь мне весточку принес! – ответил тот, вздымая сизое лицо к небу, от чего его мутные голубые глаза как-то враз посветлели. – Да Авдотья моя спозаранок была у кумы, та ей и рассказала.
– Это моя Мария, чтоб ей пусто было, разнесла! – в сердцах сплюнул Никифор.
– Не гневи Бога, плевалка! – приструнил отец Онуфрий. – И бабу понапрасну не клейми!
Никифор враз притих, сгорбился.
– А ты, стало быть, из самой Москвы идешь? – величественно сложив ладони на кругленьком животе, спросил батюшка.
– Да, – ответил Сергей. – Вот, хочу ремеслом в Санкт-Петербурге заняться. Живописью.
– Иконы писать хочешь? – спросил отец Онуфрий.
– Для иконописи техника нужна особая. А я не знаком с ней.
– Мне сии тонкости неведомы, – сказал батюшка. – Это ты к Фомке обратись, к дьячку мому. Тот тебе все выложит и разъяснит. Враз уразумеешь. Он у меня начитанный, собака! Тебя-то как звать?