Мифы о русской демократии, грязи и «тюрьме народов» - стр. 47
При этом де Кюстин вообще ничего не говорил о межнациональных отношениях. Тем более он не осуждал угнетения нерусских народов империи да, похоже, и ничего о таком положении не знал. Если учесть, что маркиз просто с упоением хватался за любую, даже самую незначительную возможность сказать о России хоть какую-нибудь гадость, это очень характерно. Если уж Кюстин ничего не сказал о национальной политике Российской империи, значит, действительно не нашел, к чему прицепиться. А мужчина он был въедливый.
Удивительно, но к самому русскому народу – в смысле к простонародью, маркиз относится очень неплохо. «Национальное для общества, – не устает повторять он, – то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить»[64]. Может, и тут дело не столько в политике, сколько, скажем так, в чисто физических характеристиках народа?
То-то он с откровенным восторгом живописует именно ВНЕШНОСТЬ крестьян. Ни культуры, ни психологии, ни поведения – ничего этого, не зная русского языка, он не ведает. Но с удовольствием описывает «античные» профили крестьян, их мускулистые тела и «восточную негу» крестьянок.
Говоря о «России-тюрьме», Кюстин имел в виду не национальное угнетение, а подчиненное, по его мнению, униженное положение всех народов и сословий, находящихся под властью российского императора. Он говорил об отсутствии в России гражданского общества и независимого общественного мнения, способного противостоять воле монарха. О колоссальной власти Николая, которая по своей необъятности приближалась к власти турецкого султана или персидского шаха.
Кюстину, как никому другому, удалось создать яркий и по-своему публицистически талантливый образ гигантской империи страха – страны, где человек полностью беззащитен перед государственной машиной. «Российская империя, – пишет он, – это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества». Через всю книгу лейтмотивом проходит тема страха перед Сибирью, хотя, признается автор, «и сама Сибирь – та же Россия, только еще страшнее»[65].
С пафосом, достойным Радищева, Некрасова и Чернышевского, он описывает положение крепостных крестьян, всеобщее бесправие и откровенную полицейскую слежку. «В России, – говорит Кюстин[66], – я стал демократом».
После него про «Россию как громадную тюрьму» говорили и Герцен, и другие «борцы за народное дело». Примерно в тех же выражениях высказывался о России и русских и один из самых известных русофобов XIX века – господин Карл Маркс.