Меня зовут писатель - стр. 7
В этой гонке за призраком успеха СанаА отодвинула всё, что делало её человеком среди людей. Любовь, что когда-то стучалась в её сердце, осталась за порогом, ведь она не нашла слов, чтобы объяснить мужчине, почему её ночи принадлежат бумаге, а не ему. Дружба, что некогда грела её смехом за бокалом вина, истаяла, как утренний туман: подруги звонили реже, не понимая, почему она отказывается от встреч ради историй, которые, по их словам, «никому не нужны». Простые радости бытия – прогулки под дождём, запах свежескошенной травы, тёплый хлеб из пекарни – стали бледными тенями, меркнущими перед яркостью вымышленных миров. «Жизнь за пределами страниц стала бледной тенью, а реальность – фоном для историй, что я ткала из фантазий», – прошептала она, и её голос растворился в тишине комнаты, поглощающей все ненужные творчеству звуки.
СанаА закрыла глаза, и перед ней возникли персонажи, сотканные из её желаний и боли, как и она сама. Там была Анаджамун, воительница с бесцветными глазами, сражающаяся за свободу, которой СанаА жаждала в юности. Там был Артэс, оплакивающий утраченную любовь, что СанаА когда-то позволила себе пережить. Они были ближе, чем люди из плоти и крови, что ходили за её окном. Анаджамун понимала её гнев и стремление пробить стены мира. Артэс разделял её тоску и страх, что слова останутся непрочитанными. Они говорили с ней в тишине, и их голоса звучали яснее, чем голоса тех, кто смотрел на неё с недоумением, не в силах постичь, почему женщина за тридцать пять живёт в вымышленных мирах. «В сюжетах моих историй и с персонажами, созданными из фантазий и желаний, было намного интереснее, чем с теми, кто едва понимал стремление женщины жить в вымышленных мирах», – подумала она, и эти слова легли на душу, как приговор.
Этот приговор она вынесла себе сама.
Выбор был сделан не в один день, а в тысячах маленьких решений: отказать подруге в ужине, чтобы дописать главу; пропустить звонок матери, чтобы не слышать её упрёков; закрыть дверь перед миром, чтобы остаться наедине с пером. Одиночество стало её спутником, но оно не было пустым, проявляясь свободой творить и быть той, кем она всегда мечтала. СанаА знала, что её выбор – это не просто жертва, а ритуал, где она сама была и жрицей, и даром. Она отдавала себя, чтобы её слова жили, а миры дышали, чтобы звезда, сияющая над обрывом, не угасала.
Но иногда, в редкие минуты тишины, когда перо замирало, СанаА чувствовала холод. Не тот холод, что приносит ветер, а тот, что рождается внутри от понимания, что твой алтарь окружён пустотой. Она вспоминала смех подруг, тепло чужой руки, вкус вишнёвого пирога, что они когда-то делили, и эти воспоминания были как осколки зеркала, в которых она видела другую себя – ту, что могла бы жить иначе и имела иное имя. Но зеркало треснуло, и осколки осыпались, оставив лишь Писателя, чья жизнь теперь принадлежала словам.