Меня зовут писатель - стр. 14

Она знала этот приговор с того дня, когда впервые взяла перо и поняла, что её истории – не просто слова, а жизни, что она проживала. Каждая книга была смертью и воскрешением. СанаА вспомнила, как поставила точку в своём первом рассказе. Тогда её сердце сжалось, как будто она прощалась с частичкой себя. Анаджамун тогда умерла, чтобы родиться вновь в другой истории, но прощание было настоящим, как слёзы, что капали на бумагу. «Это ежедневная смерть в момент, когда ставишь точку в эпилоге, и воскрешение, когда начинаешь новую книгу», – прошептала она, и её голос был как эхо в её храме, где каждая стена хранила память о таких смертях.

Каждая история была новой жизнью.

Когда она писала об Анаджамун, она сама сражалась за её королевство, чувствуя холод лунного меча и страх перед тьмой. Когда Артэс оказался в заточении Сада души, она сама тосковала, и её крик сливался с его, оплакивая то, что нельзя вернуть. Каждый финал был прощанием не только с героями, но и с частью собственной души, что оставалась на страницах.

И каждое начало было надеждой, хрупкой, как первый луч рассвета, что пробивался через окно. Этот цикл изнурял, как и бесконечный танец на канате, где каждый шаг требовал всей её сути. Писательство не оставляло ничего для мира за пределами слов – ни сил для смеха с друзьями, ни тепла для чужих рук, ни покоя для сердца.

Жизнь – это лабиринт,

выстроенный из наших страхов и надежд, где каждый шаг кажется движением к свободе, но ведёт лишь к новому тупику.

В начале не было ничего, кроме тишины, но даже и она не была пустотой, являясь ожиданием – как дыхание перед первым звуком, как пространство перед первым росчерком пера. В этой тишине и родились слова, став мостом, протянувшимся через бездну, соединяя ещё не существовавшие миры. Лира знала это лучше других, ибо она была Хранителем Слов – той, чья судьба заключалась в плетении мостов, ведущих из одной реальности в другую.

Лира сидела в своей башне, возвышавшейся на краю времени, где звёзды падали, как слёзы, а горизонт растворялся в дымке несбывшегося. Её башня не имела ни стен, ни дверей – лишь бесконечные полки, уходящие ввысь, где и хранились слова. Не книги, не свитки, а сами слова, живые, пульсирующие, как сердца. Каждое слово было искрой, способной зажечь мир или погрузить его во тьму. Лира не выбирала эту роль, но чувствовала её тяжесть, как плащ, сотканный из света и теней.