Мёд жизни - стр. 13
«Кагэбэшник», – решила Женя.
Это был первый день, когда они вышли на улицу – врач разрешила ещё неделю назад, но Ваня всё медлил, не чувствуя в себе сил.
День был промозглый, серый. В беседке курили санитары и больные, возле мусорных баков суетились голуби, берёзы стояли молчаливо, тихо. Она увидела, как посветлело его лицо.
Они ходили хаотично, бессистемно, а высокий мужик в трениках с тремя белыми полосками всё наматывал и наматывал круги вокруг корпуса. Он назидательно заметил им: «Ходить надо по часовой стрелке! Тогда толк будет!»
Они смеялись.
Они походили с полчаса. Ваня устал. Поднялись наверх, в палату. Она помогала ему раздеться. Вязьмитин деликатно вышел. И тогда Ваня налетел на неё и стал целовать её с такой отчаянной страстью, что она едва успела закрыть дверь на защёлку.
«Это была наша Олимпиада, наш рекорд». «Ну тогда уже параолимпиада…»
Она ехала по Шаболовке на трамвае и вспоминала: ах, так это же здесь начиналась их любовь! В старых домах жил его товарищ, скрипач Снегирёв. Она вспомнила, как они шли от метро, втроём, и она, конечно, понимала, зачем она идёт в гости к одинокому Снегирёву (он их тактично оставил после чая), но не это было главным. Вдруг выяснилось, что близость, составляющая самую суть, вершину отношений мужчины и женщины, есть необходимое, важное, даже жизненно-важное в их отношениях, но самый смысл любви – не в этом, а в чём-то другом, неуловимом. Нет, их не настигло ни разочарование, ни опустошение, ни равнодушие, ни сытость, да, произошло необходимое, неизбежное, но тайна была в другом и ничего не пострадало в них от греха. Они были люди, мужчина и женщина, желающие друг друга, но они будто и не были просто людьми, были ещё и души их, дремавшие прежде, не могущие выразить себя полностью, и вдруг души эти вышли на простор, они встретились, они воодушевляли и радовали тела; у душ словно тоже была правда, и духовный путь – главным, а тело, да, тело – это дом, но главное – было в чём-то другом, другом!..
«Боженька, прости нас!» – шептал он, обнимая её. «Боженька, прости нас!» – мысленно вторила она ему, и слёзы бежали из глаз. Что ж, мы не ангелы, мы грешные люди, но мы признаём над собой великого Бога, соединившего нас.
Снегирёв жил в настоящей холостяцкой берлоге, запущенной, неубранной. Но пианино было хорошим, настроенным, и Ваня обязательно ей играл – своё, чужое… Трамвай медленно катил по Шаболовке, с деловитыми звонками, с покачиванием железного вагончика (что-то игрушечное, детское было в этой езде), она ехала, вспоминая их любовь, удивляясь ей, и жизнь ей казалась непостижимо-высокой, похожей на сказку.