Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада - стр. 28
Мама
То есть у меня с отцом очень много общего, но тогда я совсем не хотел этого признавать. Я почти всё детство и отрочество провёл в страхе перед ним. Он всё грозился выгнать меня из дома и не уставал напоминать по любому поводу, что я ничего не стою и ничего никогда не добьюсь. Так что я рос маминым мальчиком, ею балованным, но совершенно за это не благодарным. Чтоб ещё более приблизить меня к себе, мама постоянно пыталась убедить меня в том, что я гораздо сильнее болен, чем на самом деле, – чтоб держать меня дома и ухаживать за мной. Когда у меня пошли прыщи мать сказала, что это аллергия на яичный белок (у неё от него сыпь), и я ей долгое время верил. Она хотела, чтоб я был как она, чтоб я зависел от неё и никогда бы её не покинул. Когда я наконец покинул, в возрасте двадцати двух лет, она каждый день приходила в мою комнату и плакала, пока в один прекрасный день ей не померещился Иисус в дверном проёме. Приняв это видение за знак того, что за мною присматривают, она перестала плакать и завела крыс – вроде бы для того, чтобы кормить мою змею. В своём стиле сверхзаботы она выбрала самую больную крыску и меня заменила ею. Крысу она назвала Мэрилин, и не только её рот в рот реанимировала, но поместила в грубо сделанную из полиэтилена кислородную камеру – чтоб крыса пожила подольше.
Ребёнком всё, что происходит в твоей семье, воспринимается как норма. Но с подростковым возрастом маятник качается в другую сторону, и на смену принятия приходит отрицание. В девятом классе я начал всё сильнее ощущать одиночество, отсутствие друзей и сексуальную фрустрацию. В классе я обычно карманным ножиком взрезал кожу на предплечье. (Ныне десятки шрамов скрыты татуировками.) Я почти никогда не стремился преуспеть в учёбе. Всё моё образование в основном проходило после школы, когда я проваливался в мир фантазии – играл в ролевые игры, читал книги вроде биографии «Никто отсюда не уйдёт живым» Джима Моррисона, писал мрачные стихи и рассказы, и, конечно, слушал пластинки. Я начал ценить музыку – она теперь воспринималась как универсальное лекарство и доступ туда, где меня примут, где не существует ни правил, ни суждений.
Терпеть мою фрустрацию приходилось маме. Наверное, мои выпады против неё я унаследовал от отца. Одно время родители дико ругались – отец подозревал мать в измене с неким бывшим копом, который стал частным детективом. Отец по натуре всегда был подозрительным, и ревность свою никогда не мог отпустить – даже по отношению к первому парню мамы, Дику Риду, костлявому, которому отец по шее надавал, когда познакомился с мамой в пятнадцатилетнем возрасте. Один из самых громких скандалов произошёл между ними после того как отец, порывшись в сумочке матери, вытащил некую тканую салфетку и потребовал объяснений. Я так и не понял, чего подозрительного в этой тряпке – или она из какого-то неизвестного отеля, или, может, ей сперму вытирали. Помню, данный детектив, о котором идёт речь, несколько раз заходил к нам домой, с пулемётом и журналами «Солдат удачи», что меня сильно впечатлило, поскольку я тогда ещё хотел сделать карьеру шпиона. Ненависть и злоба вообще-то вещи заразные, так что я тоже скоро стал злиться на маму – она якобы разрушает семью. Часто сидя в своей комнате я плакал, представляя, что будет, если родители разведутся. Я боялся, что придётся выбирать между ними, а поскольку отца я боялся, то пришлось бы жить с матерью в нищете.