Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада - стр. 29
В комнате моей наравне с постерами Kiss, нарисованными мною комиксами и рок-альбомами также жила коллекция бутылочек из-под парфюмов Avon – мама мне их отдала. Каждый флакончик – в форме автомобиля, и, по-моему, именно Excalibur однажды вечером отправил мою маму в больницу. Она в тот день пришла домой поздно и не сказала мне, где была. Подозревая её в измене отцу, я разозлился, вышел из себя – как отцу тоже свойственно – и швырнул флакон ей в лицо. Из рассечённой губы потекла кровь, а пол в моей комнате – в дешёвых духах и кусочках голубого стекла. Шрамик у мамы до сих пор есть. Он постоянно напоминал ей о том, что не стоит заводить второго ребёнка.
КРУГ ПЯТЫЙ – ГНЕВНЫЕ
Потом, в ходе ругани, я ударил её, плюнул в неё и попытался задушить. Она никак не отвечала, только плакала, а мне было её ни капельки не жаль.
Однако гнев, копившийся во мне из-за того, что меня отдали в Христианскую школу, в обычной школе стал понемногу уходить. Мама разрешала «поболеть» дома, если, например, я никак не мог гладко причесаться и не хотел, чтоб меня таким видели девочки, или если кто-то в школе собирался меня избить до бесчувствия. Вот за это я стал её ценить. Но и это оказалось только одной фазой.
И вот, лёжа в своей кровати в последнюю ночь в Кентоне, я ненавижу родителей ещё больше, чем раньше. Я наконец-то только-только начал приживаться в Кентоне, а теперь должен жить на гопнических задворках Форт-Лодердейл, потому что отец устроился на новую скучную работу – мебель продавать. Я прошёл живым и невредимым самые мрачные места – от домов с привидениями до школьных спортзалов. Я употреблял дрянные наркотики, занимался плохим сексом и обладал нулевой самооценкой. Всё это было и прошло, и вот теперь – заново начинать. Переезду я не радовался. Я злился – не только на родителей, вообще на весь мир.
4. Дорога в ад вымощена хорошими письмами отказа
<…>я рос довольно одиноким ребенком и быстро приобрел некоторое неприятное манерничанье, которое все школьные годы отталкивало от меня товарищей. Одиночество выработало свойственную таким детям привычку сочинять разные истории и разговаривать с воображаемыми собеседниками. И думаю, с самого начала мои литературные притязания были замешены на ощущении изолированности и недооцененности. Я знал, что владею словом и что у меня достаточно силы воли, чтобы смотреть в лицо неприятным фактам, и я чувствовал – это создает некий личный мир, в котором я могу вернуть себе то, что теряю в мире повседневности.
– Джордж Оруэлл, «Почему я пишу» (перевод В.Ф. Мисюченко)