Мамочки мои… или Больничный Декамерон - стр. 57
– И я так считаю. Правильно вы, тетенька, говорите! – и вдруг она загрустила: – А вообще… Чего я тебя учу, Зойка?… Можно подумать, я в своей жизни что-то по уму сделала. Три раза замужем была, снова вот собираюсь.
Зоя умильно сложила ручки на груди:
– Да что ты?… А за кого?
Женя махнула беззаботно рукой.
– Его имя на этот раз никому ничего не скажет. Одноклассник мой. Дождался…
И вдруг лицо ее расцвело неожиданно милой и трогательной улыбкой. Зоя, хорошо знавшая Женю уже… хм… немало лет, поняла – Женька размечталась:
– И знаешь что: рожу! Вот я сейчас прямо решила: вот рожу! И черт с ней, с фигурой! О карьере речи нет, это ж понятно…
Женя на глазах у Зои и Прокофьевны загорелась так, как актриса загорается новой ролью, даже встала с места. Зоя засмеялась:
– Женька, из тебя классная мамка получится! А это – она обняла свой животик – лучше, чем фигура.
– И чем карьера… – философски добавила Женя.
Но последнее слово все же должно было остаться за Прокофьевной: такая у старушки была привычка. И она сказала его:
– Вот!
И с довольным видом удалилась…
Вера Михайловна с мамочкой Костюченко шли мимо сестринского поста. Медсестра Таня давала задание девушке-интерну Валерии:
– В пятой палате «капалку» поставь Ворониной. Только не перепутай с Сорокиной, там еще Сорокина есть.
Лера засмеялась:
– Надо же, как слетелись в одну палату… Не перепутаю, не бойся.
Вера Михайловна посмотрела на мамочку Костюченко, но она даже внимания не обратила на молоденьких болтушек. Она не слышала их разговоров, вообще не слышала ничего. Только в ушах стучала кровь. А может быть, это было эхо остановившегося внутри нее маленького сердечка…
Вера зашла в лифт с мамочкой Костюченко. Та смотрела в пол. В руках сжимала пакеты с вещами, многие из которых уже решила выбросить – чтобы ничего не напоминало ей об этих днях, когда надежда обернулась отчаянием. Женщины ехали на другой этаж, в обсервацию… Лифт остановился, двери лязгнули механически и безжалостно…
Костюченко, погруженная в свои мысли, и представить не могла, что Вера Михайловна, такая улыбчивая и спокойная, буквально считала минуты, чтобы скорее остаться одной, чтобы заплакать, наконец, чтобы позвонить мужу. Только с ним она могла себе позволить быть слабой. И то – не всегда.
Владимир Николаевич Бобровский смотрел на своих интернов, по очереди передававших друг другу листки анализов, историю болезни мамочки Костюченко. Все было изложено в документах, но Бобровский повторил:
– Антенатальная гибель плода. В период эпидемии перенесла грипп.
Девушка-интерн почувствовала в его интонации что-то личное. Или показалось? Она спросила: