Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - стр. 15

Обложка книги Г. Андерсена о Литвинове

Его секретарь ответил, что советский закон запрещают вывозить русские деньги за границу, и министр иностранных дел Литвинов не станет нарушать этот закон»[43]. На вопрос, когда ребе последний раз виделся с братом, был дан ответ: «Пару лет назад. Я был тогда в Белостоке и узнал, что через него идет в Женеву скорый поезд с моим братом. Я пошел на платформу, чтобы увидеть его, но полиция и охранники меня не пускали. Тогда я стал кричать: «Меер! Меер!» Мой брат выглянул в окно вагона, узнал меня и вышел на платформу. Мы поговорили пару минут, он дал мне дорогую сигару и немного рассказал о своей жизни советского министра. Когда я стал упрекать его в том, что он утратил веру в Бога, он спросил: «Откуда ты это знаешь?» – и поспешил обратно в вагон»[44].

Странное дело – интервью датировано 1938 годом, а антисемитская брошюрка, описывающая тот же случай, вышла двумя годами раньше. Видимо, составители «Памятной книги» перепутали дату. В любом случае можно не сомневаться, что очень скоро боголюбивый ребе и вся его семья стали жертвами нацистов, захвативших Белосток в 1941 году. Уже в первые дни оккупации они сожгли сотни евреев в исторической Большой синагоге, а позже уничтожили практически все еврейское население города – более 40 тысяч человек. Среди немногих выживших оказался и упомянутый сын раввина Азриэл Валлах – в базе данных жертв Холокоста сказано, что ему удалось бежать из Треблинки и после войны уехать в Израиль.

Сам Литвинов не любил вспоминать детские годы. В воспоминаниях, написанных в 1930-х годах, он подытожил: «Мои детство и юношество ушли в весьма туманную даль, и я это очень мало помню. Не стоит об этом рассказывать»[45]. Все, что мы знаем, – воспоминания упомянутой Пуа Раковской: «Меер учился в хедере у ребе Калмана Саперштейна и прочел однажды замечательную проповедь на бармицву[46]. Один из тех, кто ее слышал, муж моей кузины ребе Залман Бен-Тувим, говорил, что Меер Валлах – большой негодник, но очень умен. Ребе Калман часто говорил, что этот шойгец (озорник. – В.Э.) когда-нибудь станет важной персоной»[47]. Понятно, что мемуаристка писала это много лет спустя, уже зная о советской карьере «негодника» и относясь к ней крайне отрицательно.

Все биографы нашего героя отмечают случай, о котором он пишет в воспоминаниях: «С царской тюрьмой я познакомился, когда мне было пять лет. Не думайте, товарищи, что царское правительство обладало даром предвидения и хотело посадить меня за мою деятельность. Жандармерия относилась подозрительно к моему отцу. Однажды меня, пятилетнего мальчика, разбудили среди ночи, стали рыться в моей постели и т. д. Надо сказать, товарищи, что отец этого не заслужил. Он никакого понятия о социализме не имел и в революционном движении не участвовал, но дело заключается в том, что один хлеботорговец из-за конкуренции написал на него донос, что он занимается социалистической деятельностью. В доказательство этого он указывал на то, что отец мой часто ездил за границу. Результатом этого было то, что его продержали недель шесть в тюрьме и на два года оставили под надзором полиции»