Любовный бред (сборник) - стр. 5
Мужчины перевалили хребет. На грузинском блокпосту их арестовали и привезли в Тбилиси. Паату с рыданиями увели из штаба домой пять женщин: мать, бабушка, сестра и две невесты, из которых он еще не успел выбрать. Котэ в Тбилиси знали все и отпустили без разбирательства.
Меда сказала:
– Я знала… Мы ждали тебя.
– Конечно, – сказал Котэ и уснул. Спящему Медея показала ему маленькую:
– Вот Крошка. Как ты велел.
Потом они сидели в саду, и Медея никак не могла понять, о чем говорит возвращенный ей за ее крепкую веру и верность красивый, как лебедь, мужчина – опора ее жизни. А он говорил: родная, любимая, ангел мой… Что я могу сделать? Я ведь сам сказал: возьми меня вместо него. Я хотел только, чтоб мальчишка жил. Я должен был просить об этом, потому что погиб другой мальчишка, ну это долго рассказывать… И Он, выходит, простил мне… Но ведь это знак, понимаешь, раз я жив, значит, Он хочет, чтоб эта жизнь принадлежала Ему, ну как ты не понимаешь…
Меда совсем запуталась в потоке местоимений. Она чувствовала, что происходит что-то дикое, только вот что? Ее женский, мирской, хотя и ангельский, ум не постигал этой путаницы, колючей этой изгороди, которую насадил ее Котэ, как Гога – огромные кусты плетистых роз в их саду; ветви, нагруженные алыми цветами, свешивались через забор, и матушка нарезáла всем прихожанам огромные букеты. Но эти теперешние его слова вовсе не цвели, они увядали и чернели, срываясь с его спрятанных в бороде губ.
Через неделю Котэ постригся в монахи и уехал из Тбилиси в далекий приход, в армянское село. Он стал настоятелем крошечного монастыря, где кроме него жили еще три послушника. Рядом построил совсем игрушечный храм, где сам и служил. Неподалеку стояли российские части, и было много русских. Так что православная паства его, можно сказать, заждалась, хотя и не с такой верой и трепетом, как когда-то Медея.
Через несколько лет нареченный для новой жизни Павлом (Паатой) умерший для мира Котэ за свои многочисленные заслуги был рукоположен епископом. Владыка близко сошелся с врачом из гарнизона, умеренно пьющим ветераном по имени Илья Ильич, тоже отцом троих детей – правда, сыновей. Тот часто навещал епископа в его «резиденции», владыка сам жарил во дворе шашлыки и угощал доктора прекрасным кахетинским. Выпив, Илья Ильич переходил на ты и убеждал владыку вернуться к жене.
– Подумай, отец, – задушевно заглядывал гость в черные, светящиеся простодушием и лукавством глаза хозяина. – Ей-то каково? Мы с Надей хоть и не бог весть как живем, я ж выпиваю, трудно ей… Но вот случись что со мной – она и не выживет. А уж я и подавно. Нельзя, отец, без семьи…