Любовный бред (сборник) - стр. 6
На что владыка пояснял терпеливо:
– Наоборот, дорогой, нам, чернецам, с семьей нельзя. Не положено. Семья – радость. А мы не для радости живем.
– А для чего же?!» – изумлялся веселый доктор.
– Для служения.
И тут добрый пьяница возьми да и спроси, точно кто толкнул:
– А что, отче, оставайся ты, к примеру, «белым» – в епископы-то не двинули бы?
И владыка с улыбкой отвечал – нет, дорогой, «белый» священник не может быть иерархом. Только монах.
– Выходит, владыка, ты карьерист? – усмехался Илья Ильич.
И владыка хохотал заливисто – выходит, так, сын мой.
Котэ до сердечной боли тосковал по жене, что само по себе было большим грехом. Опасаясь греховных мыслей, он перестал навещать семью. Дочки сильно скучали, Крошка спрашивала по нескольку раз на дню: где папа? Папа работает, отвечала Медея, что было правдой.
Гнев прорастал в ее сердце, лишенном опоры любви.
Владыка Павел усердно молился и странствовал Божьими маршрутами по своей епархии, по ее жутким, разбитым после войны, в мирное время дорогам, потому что все, кто выжил и удержался на этой земле, стали жить сегодняшним днем, не хотели трудиться и постепенно забывали Бога.
В свои сорок два года Медея оставалась все еще очень красивой, подобно многим породистым грузинкам. Глаза ее пылали, как в девичестве, но лицо бледнело и сохло, и губы растрескались и покрылись морщинами в посте любви. А владыка, который спал очень мало, так как труд молитвы отнимал у него чрезвычайно много времени и сил, засыпал быстро и крепко, как дитя, и плоть все реже мучила его. Он честно исполнял свой договор с Богом и от всей души надеялся, что Меда его понимает.
Вот тут мудрый Павел ошибался. Хотя помощь владыки Медея без гордыни принимала. Когда он в последний раз спустился со своих гор в их общий дом, утопающий в розах, она подошла под благословение, поцеловала ему руку, с улыбкой накрыла на стол и подливала вина. Но ни единого, ни единого, ни единого слова не сказала соломенная вдова.
– Может быть, хочешь развестись? Выйдешь замуж, будешь жить по-человечески… – осмелился предложить на прощанье владыка, перебирая пухлыми пальцами нежные, чуть грязноватые волосики Крошки, любимейшей из дочерей. Разлепив морщинистые губы, Медея отвечала, пряча гневный взгляд:
– Я твоя жена перед Богом, нет?
И еще попросил о снисхождении чернец:
– Отпусти Крошку, пусть поживет немного у меня…
Но Меда молча стащила у него с колен упирающуюся дочку, спрятала лицо в ее кудрях и ушла в дом. Незаметный и забытый всеми, в кровавых зарослях взращенных им цветов стоял Гога и бубнил: