Любовный бред (сборник) - стр. 23
– Вам чего? – отчасти возмутился Вася, потому что не любил, когда ему мешали отдыхать.
Баба, видать, приняла какое-то решение.
– Хочешь заработать? – спросила. И добавила: – Если трепаться не будешь.
Вася встревожился. Не любил он, когда нельзя трепаться. И правильно не любил, потому что о хорошем деле молчать не просят. Но дело, о котором с натугой и треском в пальцах, маленько даже задыхаясь со страху, терла баба, Вася вообще никак не мог осмыслить. Для прочистки труб хватил он еще стакан и вылупил на тетку глаза, розовые, как окрашенные сквозь скорлупу пасхальные яйца. Потому что дело было не просто какое-нибудь беззаконное. Жуткое… мокрое, прямо сказать, дело.
– Не бойся, – шептала баба, – он сопротивляться не будет.
– Опухла ты, тетя? – Вася запаниковал. – Да я сроду никого не мочил! В седьмом классе только кошку раз повесил. Блевал после, как с политуры…
– Три тыщи дам.
– Сколько? – зарплата чернорабочего Васи Ширяева составляла две восемьсот.
– Пять, – испугалась баба. – Только смотри… Как тебя? Вася? Постарайся, Вася, быстро. Чтоб не мучился мальчик…
– Деньги вперед, – буркнул Вася, потупившись.
Выпил Василий этим вечером на славу. И закусил неплохо – салом, самсой, да плюс дармовыми апельсинами. А проснувшись под утро с чугунной головой, отлил и вспомнил про источник своего благосостояния. И вмиг протрезвел.
В девять утра из отделения, где Ширяева знали как родного, по указанному Васей адресу стартовали двое оперов.
Людмила Петровна делала Вадику укол, когда в дверь позвонили. Сердце бешено запрыгало – в груди, в горле, в животе – повсюду. На ватных ногах Люся медленно двинулась навстречу свободе и любви. И тут выросла перед ней мать – высокая, как в детстве, с рыжей косой вокруг головы и в чистой исподней рубахе. Мать раскинула руки, рассмеялась: «Бежи, доня моя, бежи шибче!» Ветер с реки сдернул панамку, ударил в лицо, Люська шагнула непослушными ножками, яркий свет вспыхнул, вода раскололась…
Менты услышали шум, что-то тяжелое глухо шмякнулось, посыпалось стекло… Позвонили-позвонили еще с полминуты и стали ломать дверь. Отмычки, козлы, опять забыли.
Мажор
Ну и как, скажите на милость, не потирать ручонки и едва не повизгивать от предвкушения чудненькой забавы – долгожданного реванша над этим козлом, он же волчина позорный, – а тогда еще волчонок, щенок – ути-пути, какие мы были породистые, клубный мальчик-доберманчик, весь поджарый, весь такой моднявый, и вообще весь из себя. Папаша Левинсон, директор ансамбля песни и пляски «Калинка», с гастролей шмотки привозил, а этот красавец фарцевал в сортире. И никто не стукнул ни разу, вот ведь народ! А больше выгонять и не за что было. Учился, падла, хорошо и отлично. Интересно, почему евреи умные? А? Не все, конечно, но закономерность прослеживается. Процентов на восемьдесят.