Любовница капитана - стр. 30
–– А кто вы такая? Может, вы хотите, чтобы вас тоже бросили в воду?
Не возражая уже, я трясущимися пальцами достала шпильку из волос и прицепила лист к шляпе. Тогда этот наглец оставил меня в покое. Я стояла, как вкопанная, чувствуя, что мою гордость редко когда до такой степени уязвляли. Мне совсем не хотелось такого украшения, черт побери! И уж конечно, я была удивлена тем, что этот глупый злой сброд выбрал для себя знаменем зеленый цвет – цвет графа д’Артуа. Так одевались его лакеи.
Вдобавок ко всему мне было очень страшно. Повсюду ездили всадники, кричали и громко бранились женщины. Несмотря на то, что значительная часть народа отправилась на поиски оружия, Пале Рояль отнюдь не опустел. Яблоко, брошенное сверху, наверное, не упало бы на землю: настолько плотной была толпа.
–– Я не должна думать об этом, – прошептала я. – Мне надо во что бы то ни стало выбраться из этого осиного гнезда и добраться до Жанно.
Я пошла вдоль галереи, с трудом пробираясь сквозь галдящие группы людей. Толпа пьяных, выбежавших из какого-то кафе, заставила меня сойти с дороги, и в толчее я была прижата к большому дереву. Обернувшись, я увидела афишу, прибитую к стволу платана.
Я довольно равнодушно прочла первые строки. Это был проскрипционный список, так называемый «приговор французского народа», записанный, вероятно, под неистовые крики толпы. Перечень имен тех, кто был якобы врагом отечества и, следовательно, приговаривался к смерти, был мне знаком. Список возглавлял король, за ним шли королева, д’Артуа, Конде, герцог Бурбонский, принц Конти, Полиньяки…
И вот тут у меня потемнело в глазах. Очень ясно, между именами веселого графа де Водрейля и маркиза дю Шатлэ я увидела следующие строки:
«Принц де ла Тремуйль, известный злодей, убийца, стрелявший в народ в Фоли-Титон и в доме Ревейона.
Принц д’Энен, прихвостень графа д’Артуа, мерзавец и транжира.
Принцесса д’Энен, версальская шлюха, лесбиянка и мотовка».
Итак, мой отец, мой муж и я были приговорены к смерти и подлежали казни сразу, как только попались бы в руки патриотов.
Кровь отхлынула от моего лица. Я стояла напротив своего имени, четко напечатанного на белом листе. Не веря своим глазам, я еще раз прочла написанное.
Мой отец, маршал, – он, оказывается, страшно виновен. Хотя я, его дочь, понятия не имела, когда это он стрелял в «народ». Тогда, когда сметал картечью головорезов, грабивших фабрику и дом Ревейона? А разве был он не прав? И если ему позволили бы повторить, разве разбойники, творящие нынче бунт в Париже, не почувствовали бы немного уважения к власти и порядку? А мой муж? О Господи, Эмманюэль как военный всегда был тише воды, ниже травы.