Лукашенко лимитед - стр. 4

Мне все еще казалось, что это дурной сон или розыгрыш. Сейчас они разберуться, улыбнутся, пожмут мне руку, и мы расстанемся друзьями. Я отказывался принимать реальность. Просто не понимал и не знал, кто за этим стоит и к чему это может привести в дальнейшем .

СИЗО г. Гомеля. Следственный изолятор. На самом деле это уже тюрьма, и относятся здесь к подследственным так, словно они уже осужденные. Два месяца меня никуда не выводили, допросов не было. Просьбы дать позвонить родственникам были отклонены следователем КГБ Жогло. Когда я первый раз его увидел, подумал, что это студент – он был одет в костюм из дешевой ткани с черным отливом, явно ему не по размеру, словно жених в деревни из рукавов пиджака нелепо выступали манжеты белой рубашки. Черные немного курчавые волосы и смуглая кожа, дополняли образ борца за справедливое распределение имущества. Он зашел в комнату и картавым голосом сходу заявил, что я виновен и буду осужден на длительный срок, а если не признаю вину сразу, меня продержат под следствием не один год, пока я не сгнию в следственной камере. Его темные глаза смотрели на меня, не моргая. Показалось, что его на меня натравили специально, что бы он меня сломил морально. Писать письма куда бы то ни было он тоже запретил.

Я объявил голодовку. Других аргументов против беззакония КГБ у меня не было. Тогда это казалось единственным шансом остановить все это. Меня вывели из общей камеры и отправили в карцер. Объявление голодовки – это нарушение режима содержания. Обычно администрация не идет на поводу у задержанных, но мне помогли сокамерники – сжалились, понимая, что я тут случайный человек, да еще и с украины, рассказали, как надо себя вести и что делать. Я был готов идти до конца.

В карцере – камера метр на два,в углу туалет – дырка в полу, над ней же кран для умывания – воду открывает охранник из коридора. Под потолком маленькое окно, закрытое армированным стеклом. У меня забрали все вещи. Днем в карцере нары поднимают – ты можешь только стоять или сидеть на "пеньке", деревяшка, зацементированная в пол карцера и которая служит ножкой для опущенных нар. Каждые два часа могут заходить с обыском. Три раза в день охранник заносил мне еду и ставил на пол камеры. Я говорил, что не буду это есть. Тот отвечал, что так положено. Вдруг я захочу кушать! И при этом криво усмехался. Тюремная баланда пахла неимоверно вкусно, как блюдо высокой кухни. У меня кружилась голова и предательски сводило желудок. Я накрывал миску с баландой газетой, но охранник, постоянно наблюдающий за мной в камерный глазок, заходил и забирал газету. Это была настоящая пытка. Как же вкусно пахнет это жуткое варево! Я нашел выход. Выдернул из матраса кусочки ваты и заткнул себе нос – сразу стало легче. Как и говорили мне бывалые зеки, трудно было терпеть голод первые пять дней – потом уже намного легче терпеть приступы голода. Иногда меня выводили на медосмотр в тюремную медчасть. Через десять дней мне начали ставить капельницы из глюкозы. Через двадцать дней из КГБ пришло письмо с признанием моей голодовки и призывом начать принимать пищу. Это была маленькая, но победа. На тридцатый день меня привели к начальнику тюрьмы, он сказал, что, если я не начну есть, меня будут кормить насильно я спросил, будет ли это считаться окончанием голодовки, он сказал что нет. Таковы правила – мне не дадут умереть от голода. Я отказался. Тогда они поступили, как и подобает «мусорам»: на 34-й день голодовки перевели меня в общую камеру, да еще и в «прессхату». Обычно там сидит бывший "урка", зек, с уже не первой ходкой за плечами, сотрудничеющий с администрацией СИЗО, за мелкие блага, подчиняет себе пару недоумков и наводит порядки, которые ему доводят опера. Кого-то могут избить, кого-то унизить или "опустить", но главная их задача – слушать и выведывать информацию у задержанных. В камере на десятерых находится двадцать, люди спят по очереди. Дым от сигарет и постоянно завариваемогочая такой, что, когда заходишь в камеру, видно только ноги. Я после одиночки не мог прийти в себя, да еще и кругом еда – передают передачи, их сразу начинают есть. Я не мог спать. Просидел на «шконаре» почти сутки, дико озираясь по сторонам. Когда я понял, куда попал, разломал бритву. И когда открылась «кормушка», небольшое отверствие в двери камеры, положил на нее руку и начал резать себе вены. Кровь сначала медленно, потом быстрее начала стекать с руки на "кормушку" и на дверь. На «продоле»-(тюремный коридор) стояли «баландеры» (зеки, которые остались в СИЗО как обслуга и развозили еду). Один из них, увидев все это, выронил из рук «шлемки» (миски для каши) и рухнул в обморок. Грохот от падающих мисок перекрыл крик охранника: «Выводите его из камеры».