Размер шрифта

Литературоведческий журнал №39 / 2016 - стр. 19

«Слава» состоит из 14 восьмистишных строф и композиционно делится на две части: ровно по 6 строф (кроме вступительной и заключительной) отведено ложной славе и славе подлинной. Переход осуществляется в восьмой строфе:

Но и хранящий строги нравы,

Угрюмый доблестию муж,

Не отревай совсем чувств славы

И ты от любочестных душ.

Всем смертным славолюбье сродно,

Различен путь лишь и предмет… (III, 49)

Известно, что мысли о славе человеческих деяний, в особенности посмертной, часто занимали Державина, в том числе мысли о собственной славе как поэта (достаточно вспомнить его «Памятник», 1795). И он то рассуждал, в чем состоит истинная слава (честь, величие, бессмертие в памяти потомков), то сокрушался об увядании земной славы от времени, об ее тщете перед лицом вечности (в этом не было большого противоречия, поскольку мысли о посмертной славе у него сопрягались с верой в бессмертие души и загробное воздаяние). Поэтические суждения о славе находятся во множестве его стихотворений – от ранних «Читалагайских од» (среди них в особенности ода «На великость») до последних стихов «Река времен в своем стремленьи…»74 От оды с названием «Слава» можно было бы ожидать каких-то обобщений на эту тему, но посвящена она лишь одному определенному ее аспекту. О славолюбии, присущем всем смертным, и о различных путях к славе Державин здесь только упоминает, а на самом деле говорит исключительно о славе правителей и царей.

Ложной в оде показана слава завоевателя и «тирана», истинной – слава «доброго царя». В этих обобщенных образах легко узнаваемы демонизированный Наполеон и идеализированный Александр I:

Что ж хвалишься во злобе, сильный,

Внутрь беззаконием и вне,

Коль ты, чрез слезы крокодильны,

Чрез токи крови на войне,

Чрез вероломства, бунты, яды,

Чрез святотатну неба честь,

Поверг престолы, храмы, грады

И мог царей всех выше сесть?

<…>

Возьмем же, в противуположность

Тирану, доброго царя,

Всю истощившего возможность,

Блаженство подданных творя:

Не зрим ли Гения в нем неба,

Блестяща радуги лучем,

В том – мрачна демона Эреба?

Тот сыплет свет, – сей вержет гром (III, 47, 50).

Слава завоевателя обманчива, поскольку следующая за ним при жизни тайная ненависть побежденных после смерти обернется открытым поношением. И напротив, мирная слава царя, заботящегося о благе подданных и правящего с «кротостью» (которая упоминается почти во всех посвященных Александру I стихах Державина, начиная с сочиненного к его коронации «Гимна кротости», 1801), со временем только умножится, а кроме того, она больше по сердцу поэту:

Страница 19

На следующую страницу