Литературоведческий журнал №38 / 2015 - стр. 38
Вместе с тем (размышляя о Сервантесе, но и о Флобере, Э. По, П. Валери, Каббале, Лже-Василиде…) Борхес постепенно начинает создавать ореол парадоксального классика вокруг самого себя. В «Обсуждении» позиционирование себя как классика еще очень авангардно и вполне явственно самоиронично. Но и вполне серьезно: серьезно и обустройство своей авторской классической авторитетности, и оформление (именуемых классическими) принципов создания своих будущих текстов (именно этот парадоксальный классик примет непосредственное участие в формировании образа и голоса – интонаций – парадоксального, многосоставного фикционального «Борхеса»-повествователя, создаваемого на страницах «Пьера Менара…»).
Примечательно, что Борхес возвращается к размышлениям о классике сразу вослед «Пьеру Менару…», в 1941 г., одновременно с публикацией сборника рассказов «Сад расходящихся тропок» («El jardín de senderos que se bifurcan»), позднее вошедших в ставшие знаменитыми «Вымыслы» («Ficciones», 1944). В 1941 г. Борхес создает первое эссе «О классиках» («Sobre los clásicos»), значительно менее известное, чем одноименное эссе 1966 г., позднее (с 1974 г.) публиковавшееся в составе сборника «Новые расследования» (первое издание – 1952 г.)82.
Размышляя в 1941 г. «О классиках», о внутренней много-составности классических книг, об особой многослойности сознаний их авторов (предполагающей такую же многослойность сознания читателей), Борхес, естественно, вновь обращается к Сервантесу: «Дон Кихот» в качестве единственной (классической) книги определенного национального канона упоминается в одном ряду с «Божественной комедией» (а затем и с иными творениями) Данте, с текстами Шекспира и Гёте, в контексте противопоставлений европейского (испанского, итальянского, английского, немецкого, французского) ощущения классики аргентинской словесности, где такая единственная книга отсутствует (как, впрочем, отсутствует она и в русской литературе)83. Чтение классики Борхес вполне отчетливо соотносит с идеей универсализма (вполне характерного, заметим, для собственных текстов Борхеса) и – опосредованно с идеей «всемирной» литературы. Так, в письме и (истинном) чтении Данте «охватываются античные мифы и поэзия Вергилия, миры Аристотеля и Платона, спекуляции Альберта Великого и Фомы Аквинского, иудейские пророчества и <…> эсхатологические традиции Ислама». Мир Шекспира, в свою очередь, «граничит с миром Гомера, Монтеня, Плутарха, предвосхищая, как свое будущее… Достоевского и Конрада и словесную ненасытность Джеймса Джойса или Малларме»