Литературная рабыня: будни и праздники - стр. 20
Мы идем верхними улицами, прижимаясь ближе к домам, чтобы в любой момент можно было спрятаться в подворотне или во дворе. Нас никто не учил этому, но что-то всплывает из подсознанья и заставляет действовать правильно. На моих часах три ночи.
У подъема к дому, где живет мать Ираклия, мы останавливаемся. Ираклий подает левую руку парню, потом притягивает его ласково к себе и говорит:
– Спасибо, Дато. Маме скажи, чтобы не волновалась.
На прощанье мы обнимаемся, и Дато уходит.
Узкими верхними улицами идти почти не страшно. В них никакой танк не проберется. А если и проберется, то побоится въехать, потому что развернуться не сможет. И кто знает, чем это для него кончится. Но все-таки мне страшно. А вдруг объявили комендантский час, и по городу ходит вооруженный патруль, и ему дан приказ стрелять в любого без предупреждения? Теперь эти могут все.
Чтобы попасть на мою улицу, надо пересечь другую, широкую, которая спускается прямо к Площади. На углу мы останавливаемся. Внизу, метрах в двухстах от нас, там, где улица вливается в Площадь, стоит танк. Левой рукой Ираклий крепко прижимает к себе мой локоть, и мы перебегаем на другую сторону.
В моей комнате воздух еще вчерашний. И тишина обычная, ночная. И крона смоковницы недвижно темнеет на фоне светлеющего неба.
Сначала мы стоим посреди комнаты, обнявшись. А потом ложимся. Просто ложимся в одну постель, и всё.
…Ираклий уходит рано, взяв с меня обещанье, что дальше конца улицы я никуда не пойду. Он говорит, что на работе у него есть еще одна камера. И добавляет:
– Никогда не бойся за меня. Со мной ничего не случится.
…Утром весь город выходит на улицы. Возле магазинов очереди. Скупают соль, спички, подсолнечное масло, крупы. Кто знает, может, нас всех накажут, возьмут измором. Может, вчерашнего было мало.
Назавтра я не выдерживаю и отправляюсь на Проспект. Там, где позавчера сидели, стояли и лежали люди, сегодня лежат цветы и горят свечи. Встречаю своих, издательских. Никто не знает, что делать. Транспорт не ходит. На центральных улицах и площадях бронетехника. Люди проходят мимо нее, точно не замечают. Точно и нет тут ничего. Потому что – если есть, то надо же что-то делать? Мы стоим, смотрим, потом идем на работу.
У входа в издательство вижу Шурочку. Шурочка – молодая жена Вовы-Ладо. Он привез этот прелестный трофей в прошлом году из командировки в Новосибирск, куда летал вместе с футбольной командой. Матч закончился победой сибиряков, но Вова-Ладо успел в короткий срок одержать личную победу.
Шурочка прилетела к нему через неделю, а еще через месяц они встречали в аэропорту ее родителей: папу – ученого-биолога и маму – домохозяйку. Была осень, сбор винограда, и свадьбу гуляли на родине жениха, в восточной провинции, где названия деревень звучат так же, как названия местных вин.