Летучие бурлаки (сборник) - стр. 10
С недавних пор мы с вами познали множество других примеров: у нас под боком целый рассадник суверенных, на века или временно отделившихся стран, где того же самого русского человека на порог не пустят в качестве весомой или даже почти невесомой административной единицы. «Мы сами, мы сами». Ну, давайте сами – ваше право.
Просто и такие народы тоже империй не строят.
Это не хорошо и не плохо, тоже мне достоинство – строить империю! Забор вон лучше постройте… Это просто такая черта характера, особенность физиологии, которая у кого-то имеет место быть, а у кого-то – нет.
Выпивал как-то за одним кавказским столом с представителями ряда местных народов. В определённый момент один из уважаемых людей встал и поднял тост примерно следующего содержания: Бог знает, что делает, – имперским народом становится самый добрый народ, а вот если бы мой народ и лично я стал бы имперским народом сегодня, и вся сила бы разом оказалась в моих руках, то завтра же я бы перерезал всех, кто собрался за этим столом.
Кавказ – сложная штука, в том смысле, что говорить там могут одно, а думать при этом чуть иначе, но сказал он всё-таки именно так, как сказал, и весь стол радостно и гортанно захохотал; и я, в том числе, тоже посмеялся, потому что тост, в конечном итоге, был за меня.
Имперский человек не жаден – у него всего полно.
По этой причине он порой неряшлив. Кинул пустую бутылку – её ветром укатило до Урала, там где-нибудь потеряется. Сносил лапоть – выбросил в окно, там всё равно бурьян начинается, который под Архангельском сходит на нет, мало ли там других лаптей лежит.
Хоть вы зубы сточите, доказывая, какой ленивый и грязный русский человек, – но езжайте в деревню поволжских немцев, и увидите там тех же русских людей: их русская природа перемолола, и переодела в телогрейки, и подарила суровый и чуть лукавый взгляд, и ещё бодрый матерок, и ещё покосившуюся калитку.
…не жаден имперский человек в первую очередь до своей жизни – ибо что его маленькая жизнь стоит на этих огромных просторах.
Европеец понимает, что его мало, и если он не сбережёт свою жизнь, чтоб на его малой земле осталось кому быть, то земля его опустеет. Тем более они там бок о бок живут и все друг друга знают. «Меня убьют, Ганса погубят, Христиана порешат, Андерсена завалят – кто останется тогда?»
Имперский человек, поселившийся в Евразии, уверен, что тут ещё кто-нибудь есть, кроме него, даже если никого уже нет. Как же нет – когда тут столько места, наверняка кто-нибудь должен быть!
Русскому человеку иной раз никого не жалко, но в конечном итоге спасает и даже отчасти оправдывает его лишь то, что в первую очередь ему до самого себя дела вообще нет.