Леона. На рубеже иных миров - стр. 108
Подтвердившаяся горькая догадка больно резанула по сердцу. Дрогнула материнская рука, легла на затылок прижавшейся к ногам дочери, и тяжелые слезы упали на ее мягкие темные волосы.
Так и сидели две женщины. Каждая, убитая своим горем, плакала о своих потерях и страхах, высвобождая накопившуюся внутри боль. Никогда не позволяла себе Таша плакать при младших детях и матушке, чтобы ни в коем случае не подать виду, как ей тяжело. Никогда дети не видели свою мать со слезами на глазах. Никогда, до этого часа.
Женщина, не переставая, гладила дочь по голове, плечам, спине: везде где только могла дотянуться, словно пытаясь излечить свое дитя от порчи, исправить ее ошибку, вернуть время вспять.
— Ну зачем же, доченька, зачем? Мы бы справились, — шептала она. — Как же ты в замуж пойдешь, девочка моя, донечка моя неразумная.
Таша, выплакав наконец свою боль и горький стыд, недоверчиво подняла покрасневшие от слез глаза к матери.
— Матушка, что же ты, не стыдишься меня? Не выгонишь с позором? — Тихо спросила она, замирая от страха.
Материнские руки дрогнули и еще крепче прижали к себе неразумное дитя.
— Ну откуда же в тебе столько дурости, — все еще плача и прижимаясь к Ташиной макушке, прошептала женщина. — Да за что же мне тебя выгонять, горе ты мое? За что стыдиться? Я горжусь тобой, донечка. — На этих словах матушки Таша почувствовала, как у нее вновь задрожали губы, и она, не сдержавшись, снова вжалась лицом в материнские колени, беззвучно всхлипывая.
— Благодаря вам с Павлошем, мы все еще худо-бедно да живем и не идем обираться по улицам. Кормилица ты наша… Главное мое подспорье. Золотце ты мое, — горько шептала женщина, прижимая к себе дочь и мерно раскачиваясь из стороны в сторону.
— Но пообещай, — она вдруг резко отстранилась от дочери и повернула к себе ее влажное от слез лицо. — Пообещай мне. Поклянись! Что никогда! Никогда больше ты не станешь бесчеститься ради денег! — Яростно прошептала женщина. — Мы выдюжим, справимся, но ты больше никогда… — Она судорожно вздохнула. — Никогда не станешь больше! — повышая дрожащий голос, потребовала женщина, и получив тихое «клянусь, матушка», разрыдалась с новой силой, прижимая непутевую дочь к груди.
Из-за печки выглянула старенькая домовушка, печально качая головой. Ей тоже было болезно за оступившуюся девку. Ведь каждого из ребятишек сама вынянчила, каждого утешала в колыбели, когда работящие родители пропадали в трудах. А Ташенку и того больше всех качала — первая она была, больше всех без пригляда оставалась, пока молодые родители ее на ноги вставали да хозяйство держать одни учились.