Леона. На рубеже иных миров - стр. 109

Когда в обедневшем доме стихли рыдания и иссякли слезы, а две женщины замерли в болезненных объятиях, Таша вдруг тихо сказала:

— Ох, матушка, да чтож это мы. Сейчас Фроня с малышами прибегут, а мы тут с тобой как квашена капуста сидим, такие же кислые и квелые.

И, получив в ответ грустную улыбку, Таша наигранно бодро встала и, быстро утерев глаза кончиками висевшей на шее косынки вернулась к столу:

— Матушка, ты уж не серчай на меня, но надо было… Надо. У нас Фроня в пору входит, вот-вот свататься начнут, Тосю по осени замуж выдавать. Им приданное собирать нужно, а то ведь много мы распродали, когда… — Тут Таша умолкла. Еще слишком больно было вспоминать, слишком больно говорить о пережитом горе. Отец у них был очень добрый и любящий, и горячо любимый всей семьей, иначе как тятей его и не называл никто. А какие теплые взгляды у них были с матушкой, когда они глядели друг на друга… Редкой силы любовь была.

Таша сглотнула подступивший к горлу твердый ком и быстро продолжила:

— А ведь еще младших поднимать надо. Зима уж скоро, у них у всех обувка прохудилась ужо. Нужны валенки новые да шубки, растут ведь, — утирая глаза и разбирая уже следующий мешок, тараторила Таша. — А за меня, мамань, ты не беспокойся, я в замуж не собираюсь. Нам еще малышей надо вырастить, какой же уж тут в замуж-то. Да и нагляделась я ужо на мужиков энтих в харчевне-то, ну их. И ты не переживай, этот, — тут она на секунду замолкала, словно споткнулась, — он за мной ухаживал ужо давно. Каждый раз, как приезжал все подлаживался ко мне. И обходительный был, все угодить старался, ластился, как котенок к мамке. Денег вон оставил щедро, много еще осталось-то. Наговорил еще всяких сказок, мол, вернется еще за мной. Да куда ж я поеду-то, ну дурак-дураком. Я ему так и сказала, а он говорит, мол, всех вас заберу. Представляешь. — Таша хохотнула. А в груди болезненно сжалось сердце. — Увезет говорит далеко-далеко, я уж и не помню, куда он обещал-то. И жить, мол, будем богато. Ну сказочник, ей богу. — Девушка все тараторила, не умолкая, лишь бы не видеть боли в материнских глазах, лишь бы не смотреть на то, как она снова беззвучно плачет, украдкой утирая, катящиеся слезы, горько глядя на белокаменный резной гребешок.

И не знали женщины, что дети давно бы уже были дома, не будь юная Фроня такой не по годам мудрой девицей. Потому как будучи шустрой, она первая вернулась обратно, но еще во дворе услышала из окон плач и успела увести спешивших домой брата с сестрами играть в ляпки.

***

— Дедушка! Дедушка! Погоди! — кричал босоногий мальчонка лет семи, выбегая за ним из корчмы. — Тятька листочек передать попросил, если увижу тебя!