Леона. На рубеже иных миров - стр. 107
— Да ты не переживай, мам, все купленное, — хохотнув, ответила на заданный ранее вопрос Таша. Она на мгновение отвлеклась от еды, и, заглянув в один из мешков, достала оттуда невероятной красоты резной гребень из белого камня. — Держи, матушка, это тебе, — робко улыбаясь, девушка протянула подарок стоящей рядом матери. — А то ведь твое богатство грешно чесать тем махоньким гребешочком.
— Его Павлош вырезал, — возразила женщина, растрогано обнимая дочь и принимая подарок. — Таша, но откуда? — растерянно спросила она, разглядывая каменные узоры, и подняла взгляд на дочь.
— Да постояльцев много было в этот раз, — быстро протараторила Таша, возвращаясь к неразобранному до конца мешку, чтобы отвернуться, чтобы мать не увидела, как лицо предательски заливает обжигающая краска. — Щедрые были, одаривали монетами шибко хорошо, да и Господин Изъяслав не пожадничал, — продолжала тараторить девушка.
Женщина, хоть и не видела раскрасневшегося Ташкиного лица, почувствовала неладное. Она неуверенно оглядела все принесенные покупки, посмотрела на дочь, споро выкладывающую на стол дорогостоящую снедь, и отчетливо поняла, что не могла Ташка столько заработать подавальщицей всего за седьмицу, как бы ни были щедры постояльцы...
Разве можно утаить что-то от материнского сердца? Страшная догадка болезненным уколом поразила бедную женщину, и она, прижав одну руку к лицу, а другую — к груди, побледнела еще сильнее и медленно осела на лавку.
Таша, все еще улыбаясь, развернулась к матушке, и улыбка тут же слетела с ее лица, а сама она встревожено бросилась к матери.
— Маманя, ты чего это? — Обеспокоено спросила девушка, присаживаясь перед ней на колени.
Пораженная своей страшной мыслью женщина, с ужасом глядела на дочь, и глаза ее наливались слезами.
— Дочка, — прошептала она. — Ташка! Ташенька! — И голос ее сорвался, прерываясь надрывным плачем. — Доченька… Что же ты наделала, дочка! — Рыдала не погодам поседевшая женщина, с горечью прижимая к себе неразумную дочь.
Таша, осознав, что родительница ее догадалась о содеянном, не выдержала своего позора. Она молча прижалась лбом к материнским коленям, пряча глаза, и по лицу ее потекли крупные горькие слезы. Плача о своей боли, о своей потере, о том грузе, что лег на ее хрупкие девичьи плечи две зимы назад, о навсегда теперь оставшейся с ней ноше изъедавшего изнутри позора. Стыд, так умело запрятанный на самое дно души, ложными убеждениями о том, что так будет правильно, что это нужно — ведь ей необходимо заботиться о братьях и сестрах, теперь вылился на нее лавиной сжигающей душу боли.