Лебединое озеро. Повести и рассказы - стр. 36
Рыбаки были столь трогательны в пьяной непосредственности, так очевидна была им обоим собственная правота и удивительны заблуждения собеседника в наиважнейшем в данный момент вопросе, что они использовали весь арсенал убеждения: от проникновенных слов в глаза до хватания за руки, артистичной жестикуляции и крепких объятий.
Альберт заметил Краснова:
– Мужик, ты как думаешь: от кого в мире зло?
Пойманный врасплох Краснов пожал плечами и, осторожно улыбаясь, сказал в своей обычной мягкой манере, словно уговаривая и остерегаясь невзначай обидеть:
– Вы бы определились сначала со злом. Всё ведь относительно. Для кого зло, а для кого, может быть, добро. Вы про какое зло? Вообще? Или про сатану?
Альберт махнул на него рукой, как на бестолкового, а толстяк уставился узкими глазками и решил объяснить:
– Мы, добрый человек, спорим, откуда взялось зло. Я говорю, что всё вокруг от Бога, а Альберт говорит, что зло – от людей.
Альберт потянул толстяка за рукав, придумав, видимо, новый довод, и тот, потеряв интерес к незнакомцу, приставил пухлый палец к губам товарища, обнял его и в приливе чувств оторвал от земли.
Краснов повернулся к реке. Опёршись крепкими руками на ограду, он во все глаза стал смотреть на волнующиеся внизу воды и слушать, как сквозь их шум пробивается рвущий душу лебединый проигрыш.
Отдельные волны выбивались из общего ритма, поднимая белые барашки особенно высоко, и рассыпались громче остальных. Волны были как люди. В выбивающихся из общего строя Краснов видел удивлявших его принцессу бенуара в смелом платье, худосочных менеджеров с розой, отрешённых от мира роллеров с косичкой. А ещё стройную женщину-куколку, пять минут назад простучавшую каблуками мимо Красновых от подъезда банка до машины, в розовой кукольной юбочке, с кукольными светлыми волосами и главной своей гордостью – кукольной талией, тонкость которой подчёркивал широкий кожаный пояс. И зарезанного в начале девяностых годов комсомольского активиста, – о чём рассказывала прикрученная к дереву стальная табличка, которую закрывала, пока не отъехала, машина русской Барби. И себя с супругой. И своих детей. И свою маму. И тётку с её потомством. И многих других людей, родных и чужих, знакомых и позабытых, гонимых общим потоком и вроде бы пытающихся из него вырваться – редко, когда для дела, чаще для любования собой.
Ветер упорно гудел в свою дуду. Набравшая внутреннего звучания лебединая песня рвала сердце седовласого, чуть сгорбившегося большого мужчины, смиряя душевную бурю и поддерживая дух.
Словно подстёгнутые волнами, из его памяти всплыли редкие детские переживания, когда мечты о будущих жизненных успехах вдруг прерывались чем-то загадочным, томительно неопределенным и сладким одновременно, манящим в неведомую страну, где земные желания выделиться, стать известным и богатым теряли всякую привлекательность. Песня, которая была теперь на слуху у Краснова, придала тем его детским загадкам совершенно определённую форму.