Купеческий сын и живые мертвецы - стр. 33
Грудь Иванушки сдавило, и всё тело его покрыла испарина. Он ощущал, как в ноги ему врезается острый камешек, попавший под подошву старого сапога. Как бьющее с запада солнце прижаривает ему правую щеку. Видел, как шатровый купол старинной Духовской церкви блестит в предзакатном свете. И слышал даже, как шуршит и проминается песчаная почва под ногами мертвяков, что осаждают калитку. Но вместе с тем он, Иван Алтынов, – это словно бы стал теперь не совсем он.
Иванушка видел себя как бы со стороны: рослого детину с дурацким шестиком-махалкой в руках, в распахнутой на груди белой рубахе, в серых посконных штанах с заплатами на коленях, с клеткой-переноской возле бока. Этот детина хорошо понимал: если он не сделает хоть что-то прямо сейчас, то погибнут они все: и его отец, и черноглазая бойкая Зина, и он сам, Иван Алтынов, малахольный сынок купца первой гильдии. Уверенность в собственной гибели возникла у Иванушки настолько полная, что он даже представил, как его самого будут хоронить: снесут гроб с его телом в фамильный склеп. То-то наплачется тогда баба Мавра!
«А может, и не станет о тебе ни одна живая душа плакать, – произнёс кто-то в голове Ивана. – Отец помрёт раньше твоего, а из всех остальных – ты только одним своим голубям и нужен!»
И эта мысль словно бы что-то сдвинула внутри него. Он снова поглядел на калитку, которая показалась ему слегка размытой, как если бы её укутывало жаркое марево. Зина ещё что-то ему кричала, но её голос странно отдалился. И смысла её слов Иванушка уловить не мог. Листва на кладбищенских деревьях казалась ему теперь не зелёной, а какой-то размыто-бурой. А чугунные прутья ворот как бы истончились, и казалось: воротные створки вот-вот распахнутся под напором (собачьей стаи) своры мертвяков.
Иван сделал шаг вперёд – что-то в нём заставило его этот шаг сделать. А потом – ещё один шаг. Он будто ступал по какой-то блёклой пустоши, где прежде ему ни разу за всю его жизнь бывать не доводилось.
Теперь мертвяки за воротами находились от него так близко, что он без всякого усилия мог бы дотянуться до них концом шеста с белой тряпицей, который так и норовил вывалиться из его вспотевших ладоней.
Дышать Иванушке стало трудно, и его даже слегка затошнило: от запаха разлагающейся плоти, что доносился до него уже совершенно отчётливо. Но паче того – от ужаса, из-за которого желудок купеческого сына будто тисками сжимало.
– Псы, – проговорил он почти в полный голос, – они растерзают меня, как хотели растерзать Эрика. Выпустят мне кишки и будут их пожирать…