Купеческий сын и живые мертвецы - стр. 23
– Баба Мавра – она не такая, она обязательно мне поверит.
И он опрометью припустил к пристройке для прислуги, где днём обычно находилась ключница.
Вот только пристройка оказалась заперта изнутри.
– Эй! – Иванушка долбанул пару раз в дверь кулаком. – Кто-нибудь, отоприте!
Но никто не ответил ему. И никакого шевеления за дверью он не уловил. Он оглянулся – хотя снизу, с земли, увидеть колокольню, конечно же, не мог. Но он будто кожей ощущал, как Зина его призывает: «Беги сюда! Скорее!»
Иванушка быстро выхватил из травы кусок угля. Им в доме топили печи, и во дворе он валялся там и сям. А потом прямо на двери, в которую безуспешно стучал, накорябал печатными буквами: «Я на погосте. Пришлите помощь. Иван». Баба Мавра знала грамоту – она прочла бы это послание. И, бросив уголёк обратно в траву, Иванушка собрался бежать к Зине.
Но сперва сделал две вещи.
Во-первых, возле приставной лесенки он подхватил под брюхо проныру Эрика Рыжего, который уже намылился лезть на голубятню. И тут же затиснул кота в стоявшую возле неё деревянную клетку-переноску, предназначавшуюся для птиц. Эрик издал возмущённый вопль и попытался даже просунуть сквозь прутья лапу с выпущенными когтями – цапнуть хозяина. Но решётка была частой – кошачья лапа не пролезла.
– Извини, приятель, – сказал Иванушка и сделал вторую вещь: поднял с земли шестик с привязанной к нему белой тряпицей.
Никакого иного оружия, кроме голубиной махалки и рыжего кота, у купеческого сына под рукой не оказалось.
Насчёт Эрика купеческий сын отнюдь не был уверен: стоит ли тащить с собой рыжего зверя, который издавал гневные завывания в голубиной переноске? Однако Иванушка прочёл немало книг по древнеегипетской истории, пока сидел в городской библиотеке. И знал, кем египтяне считали когда-то кошек.
Так что, зажав под мышкой клетку-переноску, Иван выскочил со двора, куда ни один человек так и не вышел. И пустился бежать к храму и погосту. Эрик поначалу ворочался в тесной для него клетке, протяжно мяукал и вновь пытался достать хозяина лапой с острейшими коготками. Но быстро понял, что проку от этого не будет. А потому притих – временно покорился судьбе.
Митрофан Кузьмич перенёс наконец свой вес на занесённую ногу и шагнул вперёд. Однако на большее его сил уже не хватило. Все те воспоминания, которые он даже от самого себя пытался отогнать – не то что поделиться ими с сыном или с домочадцами, – теперь нахлынули на него. Прорвались наружу, как вода через плотину в половодье. Хотя нет, какая там вода: хлынули, как кровь из повреждённой вены.