Купеческий сын и живые мертвецы - стр. 24
– Кровь… – Митрофан Кузьмич зажмурился, что ему совершенно не помогло: картина перед его глазами не стала менее отчётливой. – Откуда же в тебе, Танюша, взялось тогда столько крови?..
Полная правда о том, что случилось в ту ночь, когда появился на свет Иванушка, была известна только самому Митрофану Кузьмичу, его отцу Кузьме Петровичу да тому доктору, которого они вызвали к роженице. Даже Мавра Игнатьевна всех подробностей не знала, хоть её – единственную из прислуги – допустили в спальню Татьяны Дмитриевны. А все остальные обитатели дома на Губернской улице делали вид, что понятия не имеют о нездоровье хозяйки. Поскольку считается: чем меньше народу знает о страданиях роженицы, тем меньше она мучается.
Вот только в доме Алтыновых всё вышло иначе.
Умник-эскулап сразу же завёл речь про какое-то там предлежание. Но сказал, что надежда на благополучный исход есть – молитесь, дескать, а я сделаю, что смогу.
Только вот смог-то он маловато. Простыни, так пропитавшиеся Таниной кровью, что их потом пришлось отжимать, да иссиня-бледное лицо жены – вот и всё, что Митрофан Алтынов отчётливо запомнил о той ночи. А всё остальное перекрыли собой истошные, как будто даже не человеческие вопли Татьяны. И когда они стихли, Митрофан Кузьмич едва не возблагодарил Бога – хоть и решил, что означает эта тишина кончину его Танюши.
Но нет: она лишилась чувств, не умерла.
И тут же доктор цепко схватил Митрофана Кузьмича за руку и произнёс – резко, почти зло:
– Нельзя ни секунды терять! Решайтесь: пока она без сознания, я могу сделать кесарево сечение. Но мне нужно ваше на то согласие.
Митрофан Кузьмич заколебался тогда: слишком страшно было давать разрешение резать жену.
– А она – выживет? – спросил он каким-то чужим голосом: сыпучим, словно сухой речной песок; о ребёнке он уже и не спрашивал: не надеялся ни на что.
И тут в комнату даже не вбежал – влетел Кузьма Петрович. Чуть было дверь с петель не снёс – как видно, прямо за дверью стоял и всё слышал.
– Я вам даю такое разрешение! – заявил он. – Делайте, что должны! Спасёте мою невестку – уплачу вам пять тысяч рублей. А спасёте внука – десять тысяч.
Митрофан Кузьмич хотел было возмутиться – что жизнь его жены отец вдвое меньше ценит, чем жизнь младенца. Однако его горло словно бы забил тот самый речной песок, не позволил вымолвить ни слова.
– А ты, Мавра, – Кузьма Петрович повернулся к Таниной нянюшке, суетившейся подле постели роженицы, – будешь господину доктору подсоблять. Делать, что он скажет.
Так что Мавра Игнатьевна всё выдумала насчёт того, будто Татьяна Алтынова держала перед смертью на руках новорождённого сыночка. Ничего такого Мавруша не видела: подавала доктору какие-то инструменты – глядела на них. А ещё – на страшный разрез на теле своей воспитанницы. Сам Митрофан Кузьмич тоже присутствовал при кесаревом сечении – стоял вместе с отцом в углу под иконами. Но смог разглядеть только, как из рассечённого живота его Танюши доктор вытягивает за ножки какое-то склизкое существо: всё в кровавых потёках, похожее на гигантского лягушонка. С матерью его соединяла лиловая, вся какая-то узловатая пуповина, которую доктор тут же защипнул двумя зажимами и чикнул ножницами точно между ними.