Крохотная вечность - стр. 17
Взяв тремя пальчиками, увешенными перстнями, маленькую фарфоровую чашку, Елизавета Петровна прихлебнула чай, вызывая звук, неприятно щекочущий Данину спину, и откинулась на спинку своего любимого кресла, не забыв включить звук на телевизоре. На экране замелькали сине-красные всполохи, между которыми кричали люди. Эти люди ссорились и дрались. Эти люди были слишком тяжелы для Дани. Эти крики его пугали. Но он должен сидеть здесь, по центру комнаты, в поле зрения бабушки и слушать ее комментарии, ее крики в экран, ее науку жизни. Слушать и не спорить. Слушать и ни о чем не просить, хотя желудок давно прилип к позвоночнику, а попа затекла от твердого пола.
Даня давно научился становиться невидимкой, сливаясь с рисунком ковра, угадывая в его разводах загадочные страны, заселенные неведомыми зверушками, которые пальцем вырисовывал здесь папа. На руках у Дани сидел его верный друг Бо-а, голубой вязанный бегемот в синем комбинезончике, потерявший глаз-пуговку в неравной войне с подкроватными монстрами. Бегемот, который притворялся мягкой игрушкой, пока рядом находилась бабушка. Бегемот, который не издавал ни звука, ведь, если бабушка услышит, – будет больно.
Сегодня экран рассказывал о жизни очередной семьи, о проблемах с воспитанием, долго разноголосо спорил о ремне и подзатыльниках. Экран подзадоривал бабушку, которая громко возмущалась о каких-то новых принципах воспитания, кои не идут ни в какое сравнение с советскими. Она засыпала Даню словами сверху, так, что россыпь букв покрыла его практически с головой.
– Меня ремнем воспитывали, – свалилось с Даниной макушки на пол, – и ничего, хорошим человеком выросла.
– С каких пор это избиение? Это – наука, – скатилось с горки и рассыпалось по ковру.
– Да кого не били в детстве? – срикошетило об стены.
– Воспитание должно быть жестким, а то вырастают потом… – градом обрушилось на темечко Дани, пригнув его голову ближе к ковру.
Даня не хотел слушать ни экран, ни бабушку. Заткнув пальцами уши Бо-а, он сидел с непроницаемым взглядом, растворяясь в пространстве, оставляя вместо себя лишь дымку, не заметную для бабушки. Он не пропускал слова внутрь, потому что знал, что все равно их не поймет и захочет спросить, а бабушку нельзя спрашивать. Даня смотрел на дальние страны, погребенные под буквами, на неведомых животных, утонувших под словами. Даня и сам боялся утонуть.
– А ты чего здесь сидишь? – разлетелись буквы, забиваясь в дальние углы комнаты. – Ты что оглох? Я тебя спрашиваю, ты чего здесь расселся? – бабушка больно схватила Даню за ухо и потащила наверх, выдергивая из пучины словосочетаний, в которых он потерял те, которые были адресованы ему. – А ну смотри на меня! – закричала бабушка, когда Даня наконец-то поднялся и пряча глаза, попытался выловить Бо-а в океане алфавита.