Кремль - стр. 37

Радость безмерная затопляла глухой лесной край. Шексна, раскинувшись серебряными полоями, гуляла в красе несказанной. Птица точно голову от радости потеряла совсем: шумела на все лады, носилась туда и сюда, нигде от радости себе места не находила. Последний снег таял на глазах. Ручьи гомонили, звенели, сверкали. Стрежнем реки, самой быстриной, безудержным потоком неслись льдины, громоздились одна на другую, с плесканием рушились в холодную мутную воду, тяжко ворочались и иногда выносились в поемные места и там, среди густого тальника, застревали и, плача по зиме, точили в согревающуюся землю холодные, чистые слезы. Вся земля казалась живой, молодой, переполненной детской радостью…

И только на третьи сутки, когда по вздувшейся реке неслись одинокие уже льдины и неудержимо ширились вокруг светлые полои, странники перебрались с рыбаками на лодке на другой берег и по солнечной, раскисшей дороге направились к скромному монастырьку. На припеке, на солнышке стояла деревянная церковка, срубленная самими иноками, а вокруг нее были разбросаны убогие лачужки-келейки.

Путники остановились, не зная, куда им направить стопы. Вдруг из лесу, по просохшей уже на припеке тропке, тихонько напевая что-то, вышел молодой монах в оборванном и порыжевшем подряснике и старенькой скуфеечке. И как только поднял он на гостей глаза, так сам весь точно сразу исчез: до того прекрасны были эти глаза! Огромные, бледно-голубые, они целыми снопами струили в мир теплый, ласковый свет. Все остальное в нем точно не нужно было, точно только рамой служило этим чудным, не от мира сего, глазам: и бледное, прозрачное, тихое лицо, опушенное белокурой бородкой, и это слабое, чуть сутулое тело, и жалкая одежонка, и лапотки липовые. И еще издали он поторопился первым поклониться гостям…

– Помолиться пришли? – со светлой улыбкой спросил он грудным голосом. – Милости просим, милости просим… Обедня только что отошла – пойдемте пока ко мне в келию, отдохнете… А зовут меня Павлом… – улыбнулся он всем своим существом.

Павел был боярского рода. С молодых лет любил он подавать милостыню и часто, раздав не только все деньги, но и всю одежду, возвращался домой совсем раздетым. В начале XV века в уделе можайского князя, в селении Колоча, жил мужик Лука. Однажды он нашел в глухом месте на дереве икону Богородицы. Лука взял ее и принес домой. Сразу же поднялась молва о чудесных исцелениях от явленной иконы. Народ повалил к Луке со всех сторон. И вошел Лука в великую честь и славу. Он отправился с иконой в Можайск. Князь с боярами и все граждане вышли к ней навстречу. Отсюда Лука направился в Москву. Там икону встретил митрополит со кресты и со всем освященным собором, князья, княгини, бояре и множество народу. Потом Лука стал ходить со своей иконой из города в город. Все его честили, как некоего апостола или пророка, и щедро оделяли всякими дарами. Таким путем собрал он себе великое богатство. Воротясь на родину, Лука построил монастырь для своей иконы, а для себя воздвиг светлые хоромы. Он стал жить по-княжески, окружил себя всякой роскошью и многочисленными слугами и отроками. Трапеза его изобиловала тучными брашнами и благовонными питиями. Плясуны и песенники взапуски увеселяли его. Начал он забавляться и охотою, выезжая с ястребами, соколами и кречетами, держал большую псарню и ручных медведей. Павел поступил было в этот монастырь послушником, но ему стало противно в этом вертепе, и он, наслышавшись о заволжских старцах, ушел в северные леса и поселился неподалеку от Кириллова монастыря в дупле старой липы. Так прожил он три года, молясь, воспевая псалмы и беседуя с птицами и зверями лесными: «Радуйся, течаше без преткновения и в вышних ум свой вперяя и сердце очищая от всех страстных мятеж». Впрочем, мятежей благодатная душа эта почти и не знала, и сумрак их скоро рассеивался без следа: так весной только на короткое время набежит на солнце легкая тучка, а там снова все загорится и запоет. В противоположность другим белозерцам Павел беседу грехом не считал: «И молча можно грешить, – говорил он, – и в беседе можно делать дело Божие…»