Конец всех песен - стр. 7
– Разве на Краю Времени нас не ждет рай? Нужно только чуть потерпеть.
– Я бы не хотела называть это раем.
Они смотрели друг другу в глаза. Море шептало громче их слов. Он не мог шевельнуться, хотя очень хотел сесть ближе к ней, потому что ее поза удерживала его: положение подбородка, незначительный подъем одного плеча.
– Мы сможем быть одни, если вы захотите этого.
– В раю не должно быть выбора.
– Тогда, по крайней мере, здесь… – его взгляд был напряженным, он требовал, он умолял.
– И унести с собой наш грех из рая?
– Не грех, если только под этим вы подразумеваете то, что причиняет вашим друзьям боль. Подумайте обо мне.
– Мы страдаем. Оба, – море казалось очень громким, а ее голос еле слышным, как ветерок в папоротниках. – Любовь жестока!
– Нет! – его крик нарушил тишину. Он засмеялся. – Это чушь! Жесток страх! Один страх!
– О, я не вынесу этого, – вспыхнула она, поднимая лицо к небу, и засмеялась, когда он схватил ее за руки и наклонился, чтобы поцеловать в щеку. На ее глазах выступили слезы, она вытерла их рукавом и помешала поцелую. Потом она начала напевать, положила одну руку ему на плечо, оставив другую в его руке, сделала танцевальное па, проведя Джерека шаг или два.
– Возможно, моя судьба предопределена, – сказала она и улыбнулась ему улыбкой любви, боли и жалости к себе. – О, идемте, мистер Карнелиан, я научу вас танцевать. Если это рай, давайте наслаждаться им, пока можем!
Облегченно вздохнув, Джерек позволил ей закружить себя в танце. Вскоре он смеялся, дитя любви, и на миг перестал быть зрелым человеком, мужчиной, воле которого надо подчиняться. Катастрофа была отодвинута (если это считалось катастрофой), они прыгали на берегу палеозойского моря и импровизировали польку. Но катастрофа была только отсрочена. Обоих угнетало предчувствие неизбежного. Джерек запел беззвучную песню о том, что она сейчас станет его невестой, его гордостью, его праздником. Но песне было суждено умереть на его губах. Не успели они обогнуть чахлый кустик какой-то хрупкой растительности и пройти несколько шагов по крутой желтой гальке, как оба замерли от неожиданности. В них одновременно закипала ярость, вытесняя только что еще бившие ключом источники жизненных сил.
Миссис Андервуд, вздохнув, вновь замкнулась в жестком бархате своего платья.
– Это судьба! – пробормотала она. – Мы обречены.
Они продолжали смотреть на спину человека, не подозревавшего об их гневе за прерванную идиллию. В рубашке с закатанными по локти рукавами, в плотно сидящем на массивной голове котелке, с вересковой трубкой в зубах, пришелец, довольный, шлепал босыми ногами по воде первобытного океана. Пока они наблюдали за ним, он вытащил большой белый платок из кармана темных брюк (сложенные аккуратной стопкой жилет, пиджак, ботинки и носки не вписывались в пляжный пейзаж), встряхнул его, завязал по маленькому узелку на каждом углу, и сняв громоздкий шлем, натянул платок поверх плешивой головы. Завершив эту операцию, он затянул нехитрый мотивчик: «Пом-те-пом, пом-пом-пом, те-пом-пом!», заходя немного дальше в мелкую воду, где ему пришлось остановиться, чтобы смахнуть с покрытой гусиной кожей красной ноги нескольких зарвавшихся трилобитов, отважно карабкавшихся все выше и выше.