Концепции современного востоковедения - стр. 71
Говоря об исторической интерпретации Образа мира, мы неизбежно рассуждаем не только об объекте исторического изучения – событиях прошлого, но также о субъекте исторического знания – историке, его отношении к прошлому и, как ни парадоксально, к будущему, которое в историческом смысле неизменно предшествует прошлому. Смысл исторического Образа мира – один из так называемых «человеческих смыслов», которые исследует Е. Б. Рашковский. Он, в частности, говорит, что с помощью категории смысла возникает наше представление об истории как живом и постоянно переосмысливаемом нами единстве трех измерений времени: ретроспективы прошлого, мгновенного и несущегося на нас каждое мгновение настоящего и, наконец, осознаваемого будущего183. Трем компонентам времени соответствуют три компонента пространства, выраженные образами места рождения, места пребывания и картиной мира, располагающей представлением о будущем местоположении человека. Возможно, схематичное взаимодействие триад времени и пространства, символизирующих мужское и женское начала природы, создает почву, на которой возникают исторические формы мышления.
Согласно Броделю, сила истории в том, что она представляет своеобразное пространство, обладающее познавательной силой. К предложенной Броделем топологии следует добавить временной фактор (Бродель, собственно, так и делает), так как только ретроспективный или перспективный взгляд способен увидеть единство в многообразии пространственных и временных форм исторического миропонимания.
Мы видим, что у первых хронографов историческое пространство довольно локально и не выходит за границы существующего общества. В месопотамских и египетских хрониках повествуется только о событиях, происходящих соответственно на территории Междуречья или долины Нила. Историческая всеобщность тех далеких эпох исчерпывается бинарной оппозицией «мы – все остальные». Во многом аналогичен характер работы, написанной знаменитым китайским историком I в. до н. э. Сыма Цянем. Первые эллинские историки – «логографы» – также передавали предания исключительно конкретных греческих областей. Историческая ограниченность прошлых эпох сродни экономическим, политическим и культурным ограничениям так называемых «локальных цивилизаций». Но есть в них нечто общее, сводящееся к одной точке отсчета – моменту миросотворения.
Многие из ранних хроник начинаются с «истории до истории», т. е. с описания сакрального события сотворения мира, продолжением которого становится судьба той династии, или той страны, или тех народов, которым эти хроники посвящены. Примером такой архаической синтетичности предысторического или квазиисторического взгляда является Ветхий Завет. На его страницах перед нами разворачивается порядок космогонического созидания, который переходит в историю сотворения человека и его Завета с Богом, затем превращается в хронику рода человеческого, а в итоге становится историей избранного племени Израилева. Такой тип предыстории заслуживает определения «этногонии», поскольку пытается объяснить не только происхождение человека вообще, но и отдельных народов. Другой тип космогонических мифов, не имеющий этноцентристской направленности, но связанный с боготворческим началом, мог бы именоваться «теогонией».