Конь в кармане. Лирическая культурология - стр. 9

Реальность – плод коллективного воображения, поэтому всякий прохожий может стать свидетелем таинства рождения. Перед каждым из них – нас – стоит задача: составить из мириад отдельных фактов картину, выстроить отдельные и вроде бы не связанные между собой элементы в сюжет.

Американские психологи провели опыт: не подозревающим подвоха людям читали выбранные наугад цифры. Все участники эксперимента немедленно обнаруживали в перечне заведомо несуществовавшие в нем закономерности – они их себе просто придумали.

Природа не терпит пустоты, человек – хаоса. Наше сознание устроено таким образом, что мы воспринимаем окружающее только тогда, когда оно укладывается в какую-нибудь историю. (Одна из них – собственно история.)

Истории могут меняться, устаревать, умирать, возрождаться, они могут сосуществовать, соперничать, враждовать, высмеивать друг друга. Невозможно только одно – жить без «истории» вовсе, ибо из нее и состоит наша действительность: реальность – это история, которую мы себе рассказываем.

Смена эпох – это смена «историй». Раньше ее писал миф, потом – церковь. Последние три века нашу историю писала наука, поэтому ученые, в первую очередь обладатели точных знаний, – жрецы реальности, хранители фундаментальных образов, на которых покоится наша картина вселенной.

Это отнюдь не значит, что мы все читали рассказываемую наукой «историю». Нам хватало того, что ее понимали авторы и толкователи. Пока они охраняли объективную, научную реальность, она казалась если даже и не единственно возможной, то наиболее надежной версией мира. Наука была золотым запасом, гарантирующим устойчивость нашей онтологической валюты.

Наука впустила человека в механический универсум, который можно разбирать и собирать заново. Вселенная стала одновременно и строительным «сырьем», и строительной площадкой. Природа, как говорил Базаров, не храм, а мастерская. Отсюда и начался триумфальный путь прогресса, у колыбели которого стояли четыре отца.

Первый – Галилей. Он считал, что природа объясняется с человеком фигурами и числами. Поэтому ученые должны пользоваться исключительно математическим языком, а значит, изучать только те свойства природы, которые можно измерить. Так за пределами классической науки осталось все, что не поддается исчислению, – запах, вкус, прикосновение, эстетическая и этическая чувствительность, сознание в целом.

Второй – Фрэнсис Бэкон, научивший науку не объяснять, а переделывать мир. Ему мы обязаны как технологической мощью современной цивилизации, так и ее мичуринской идеологией.