Кина не будет - стр. 22

Вот девушки вытолкнули на середину деда Свирида, и он, помолодевший за этот день, закружился с Мартой.

…В паре с красивой молодицей торжественно проплывает Бандура.

– А крышу уже починили, – говорит вдова.

– Ещё бы! Я ж им сказал, что следующее заседание вновь у вас будет!

Мелькают пары. Подпрыгивают стоящие вдоль стен женские сапожки, как бы собираясь тоже пуститься в пляс.

В маленькой комнатке, за кулисами, стоят Бандура, Метелёв, дед Свирид и Сердюк. Курят. Сюда доносится музыка. Её заглушает громкий голос Сердюка.

– Как хочешь, Гриць Карпович, а я тебе в глаза скажу: непорядок это!.. Вчера тридцать человек на работу не вышло, позавчера – тридцать пять, а семена под открытым небом лежат. А к вечеру дождь будет! А ты – танцуешь, вместо того чтобы людей на погрузку согнать!..

– Розумиеш, Федор Андреевич, не умею я людей «сгонять». – Бандура спокойно затянулся. – Коров, чи там коз – могу, а людей – не умею!

– Но до вечера семена пропадут!

– Значит, треба вывезти, – так же спокойно ответил Бандура.

– Может, ты их прямо с танцев на погрузку поведёшь?

– Спробую. – Бандура аккуратно погасил папиросу и бросил её в урну.

– Смеяться будут! – предостерегающе крикнул Сердюк.

– Посмеёмся вместе. – Бандура шагнул к двери, но его остановил дед Свирид.

– Стой, Гриць Карпович!.. Разреши мне!.. А нет – возьму лопату и сам до утра грузить буду!

– Не горячись, Антоныч! – усмехнулся Сердюк. – Тебе теперь не работать!.. У тебя – коммунизм! Отдыхай, наслаждайся…

В прищуренных глазах деда Свирида вспыхнула ярость:

– А на хрена мне такой коммунизм, чтоб я на печи лежал!.. Пусти! – Он отодвинул Сердюка в сторону и решительно толкнул дверь.

Музыка, доносившаяся из зала, прервалась. Наступила пауза. Там, за дверью, дед Свирид разговаривал с молодёжью. Бандура и окружающие напряжённо ждали.

– Ни за что не пойдут! – убеждённо произнес Сердюк. – Я наших людей знаю!

И как бы в подтверждение его слов за дверью снова зазвучал вальс.

Наш взгляд скользит по залу. Вальс продолжает звучать, но музыкантов нет. Мы видим покинутые инструменты.

Опершись о стенку, задумчиво стоит виолончель; в раскрытых футлярах, прижимая к груди смычки, лежат скрипки; надувшись от обиды, повисла на спине стула важная труба; а рядом, свесив палочки, сидит барабан, на котором белеют пудреница и зеркальце, забытые хозяйкой.

По-прежнему звучит вальс, но никто не танцует: зал пуст, только вдоль стен бесконечная шеренга разноцветных нарядных туфелек. На том месте, где недавно стояла такая же бесконечная шеренга забрызганных грязью сапог…

С первыми петухами поднялся Метелёв на следующее утро. Бандура провожал его по той же улице, где вчера гремел оркестр.