Катись, бывший! - стр. 25

«Сам виноват, Лазарев», — злорадно пищит проржавевшими петлями.

Пинаю еще раз. Для профилактики, чтобы лишнего не пиздела. Секретарша, Воробьев, охранник. Теперь еще кусок металла диктовать собрался, кто и в чем здесь виноват.

Сами с усами. Резиновыми и светящимися. На любой вкус и цвет.

В отличие от некоторых престарелых любителей птичек.

Свинообразный мудак, пожалуй, кроме трех поз, исполнить ничего не в силах. Суставчики не позволяют.

Распирающий гнев немного спадает.

«Что ты бесишься, Лазарев?»

Старпер, кроме как чесать языком, больше ничего не умеет. Стручок свернулся и отсох в прошлом тысячелетии. А воробушек ему руки любовно вырвет и по одной методично в техническое отверстие утрамбует. Скажет, что так и было. Родная мама подтвердит, что пальцы из жопы при рождении торчали. Еще мастера маникюра позовет.

Аня себя в обиду не даст.

Только вязкая злость на мнимого старпера топленым маслом растекается по венам.

Все Воробьев виноват. Седой гандон. Два часа мозг плавил, пока не свалил довольный и счастливый. К своей Катеньке.

«На свадьбу не приглашаю».

Сука.

Не мог уйти на деловой ноте, как и пришел? Надо ему покрасоваться напоследок. Слишком долго терпел, пока бывшего своей будущей жены прикрывал. Яд носом пошел.

«Боишься?»

«Не хочу с Шершневыми портить отношения из-за твоей разбитой морды».

«За свою переживай».

Все нервы вытрепал, мудила.

«Когда женишься — напиши по старой дружбе. Твоей жене подарю шампуры и набор ножей поострее. Да. И казан. Большой такой, тяжелый. Будет из тебя оставшуюся дурь выбивать, сосунок недоделанный».

Еще этот пидорас в синем.

«Не положено».

Охранник задумчиво грызет ручку и, не обращая внимания на мой валяющийся рядом паспорт, разглядывает помятый со всех сторон сканворд. Старое поколение, великое и могучее, которому планшетом только гвозди забивать.

— Какой вопрос? — обреченно опираюсь на серую будку.

— «Художник». Тут портрет Васнецова.

— То есть Васнецова мы знаем, а что Римский-Корсаков — композитор, нет, — бубню под нос.

Перегибаюсь через маленькое окошко.

Дебилизм. Постов охраны больше, чем у президента. Даже на парковку не пустил, козел.

Охранник торопливо разглаживает замусоленный лист и поворачивает ко мне. С трудом фокусируюсь в тусклом свете на темном пятне, где с трудом узнаю картину.

— Тысяча восемьсот девяносто первый год, художник Кузнецов Николай Дмитриевич. В Третьяковской галерее ни разу не были?

— Да как-то…

— Лазарев! — ушей касается знакомое чириканье.

В нос бьет вишневый аромат, а правое полушарие, пострадавшее раннее от сковородки, ощущает болезненный шлепок.