Кампанелла - стр. 22

Ко времени Кампанеллы узость и вредоносность псевдоаристотелевской схоластики, сковавшей науку и не дающей ей развиваться, была очевидна многим открытым умам. Джордано Бруно осмеивал тех, кто смотрит на мир «чужими глазами» и ссылается на «бедного Аристотеля… которого они не понимают и никогда не читали… Аристотель есть познание при чужом свете». Фрэнсис Бэкон: «Этот вид вырождающейся науки царил главным образом среди схоластиков, так как они обладают острым и сильным умом, имеют много досуга и мало разнообразного чтения. Но их кругозор ограничен рамками нескольких авторов (главный диктатор их – Аристотель), как и сами они заключены в кельи монастырей и колледжей; и так как они не знают ни истории, ни природы, ни времени, то из небольшого количества материала и беспредельного возбуждения ума они соткали для нас ту тщательно сплетенную паутину учености, которая имеется в их книгах»[34] («О преуспеянии наук»). Джон Мильтон (отрывок из речи «Против схоластической философии», произнесенной в Кембридже): «Помимо всего этого, нередко случается, что те, кто целиком посвятил себя этой напасти, диспутам, самым жалким образом обнаруживают свое невежество и нелепый, детский подход к делу, когда попадают в новое положение, выходящее из рамки их обычных идиотских занятий. В конечном счете главная задача всего этого серьезного труда заключается в том, чтобы сделать вас более законченным дураком и более ловким обманщиком и одарить вас более искусным невежеством. Это и неудивительно, так как все вопросы, над которыми вы работали в таких мучениях и тревогах, совсем не существуют в действительности, но, как нереальные духи и нематериальные призраки, завладевают расстроенными уже и лишенными всякой истинной мудрости умами»[35].

Но будем объективны: в монастырях доминиканцев были прекрасные библиотеки, содержавшие тома не только богословия Отцов Церкви, но и писателей Античности, и Кампанелла словно губка впитывал в себя всю мудрость предшествующих веков. Потрясает не только учебное трудолюбие Кампанеллы, но и его феноменальнейшая память, позволившая впоследствии, в застенках, свободно оперировать сочинениями Платона, Саллюстия, Сенеки, Августина и многих иных; при этом сам Кампанелла отмечал в трактате об Испанской монархии, к примеру, что, сочиняя его, «лишен помощи моих книг и заперт, как пленник, в камере»[36] и завершил работу «несмотря на 10-летнее пребывание в несчастьях и то, что я болен, то, что я не мог обеспечить себя всем необходимым для этого труда, лишен помощи книг; когда я писал этот трактат, у меня не было под рукой ничего, кроме Библии, так что я тем легче получу прощение читателей, если где допустил неточности, поместил некоторые вещи туда, где им не место, или о чем-то написал дважды»