Изобретение науки. Новая история научной революции - стр. 35

. По моему мнению, в XVII в. понятие естественных наук подверглось фундаментальному пересмотру, и к концу столетия в основном приняло современную форму. Я не утверждаю, что оно устойчиво и правильно, – оно просто успешно в том смысле, что дало основу для открытия новых знаний и новых технологий[78].

Бо́льшая часть этой главы была посвящена языку науки, как и бо́льшая часть книги, однако аргументы книги в равной степени относятся к тому, что Леонардо называл «проверкой опытом». Первое поколение историков и философов, изучавших научную революцию, принижало значение новых фактов и новых экспериментов, утверждая, что значение имеет лишь то, что Баттерфилд называл «транспозицией в мышлении самого ученого». Основы современной науки, как утверждал в 1924 г. философ Эдвин Берт, были метафизическими{110}. По мнению Койре, «мысль, чистая, незамутненная мысль, а не опыт или чувственное восприятие… лежит в основе «новой науки» Галилео Галилея»{111}. Таким образом, ключевая (на взгляд Койре) идея, сделавшая возможной современную науку, идея инерции, была следствием размышлений Галилея о повседневном опыте, обычного мысленного эксперимента. Я считаю это ошибкой, переворачивающей всю историю современной науки с ног на голову и выворачивающей ее наизнанку[79]. Суть научной революции как раз и состоит в новом опыте и новом чувственном восприятии. Совершенно очевидно, что если бы для научной революции требовалось только новое мышление, то было бы невозможно объяснить, почему она не произошла раньше XVII в.[80]

Тем не менее вот уже тридцать лет второе поколение историков и философов науки атакует утверждение, что научная революция значительно расширила возможность человека понять природу; став на релятивистскую точку зрения, они отказываются признавать превосходство Ньютона над Аристотелем или Николаем Орезмским даже в том смысле, что его теории сделали возможными более точные предсказания и новые типы вмешательства в природу. Их аргументы убедили почти всех антропологов, почти всех профессиональных историков и многих философов. Но они ошибаются. Благодаря научной революции мы обладаем гораздо более надежным знанием, чем древние и средневековые философы, – мы называем его наукой. Для первого поколения суть новой науки состояла в мышлении, для второго это просто языковая игра. Две эти дискуссии, о мышлении и о знании, взаимосвязаны, поскольку оба поколения отвергали идею о том, что новая наука основана на новом типе взаимодействия с чувственной реальностью. Оба не видели главную особенность новой науки: она систематически применяла проверку опытом.