Изобретение науки. Новая история научной революции - стр. 14

не был предсказан или спланирован ни одним из ее участников, вовсе не свидетельствует о том, что ее нельзя называть революцией, – это лишь означает, что она не является четко очерченным эпистемологическим разрывом, который описывал Койре[24]. Аналогичным образом, когда сначала Томас Ньюкомен (1711), а затем Джеймс Уатт (1769) изобретали новые мощные паровые машины, ни один из них не предвидел, что в век пара появится грандиозная железнодорожная сеть, опутывающая весь мир, – первая общественная железная дорога на паровой тяге была введена в строй только в 1825 г. Именно эту разновидность революции с неожиданными последствиями и непредсказуемыми результатами Баттерфилд называл термином «научная революция».

Если рассматривать термин «революция» в узком смысле, как резкие перемены, одновременно затрагивающие всех, то научной революции не существует – как и неолитической революции, революции в военном деле (после изобретения пороха) или промышленной революции (после изобретения паровой машины). Но мы должны признать существование продолжительных, неравномерных революций, если хотим отвлечься от политики и понять масштабные экономические, социальные, интеллектуальные и технологические перемены. Кто, например, станет отрицать «цифровую революцию» на том основании, что это не одиночное и дискретное событие, локализованное во времени и пространстве?

Можно усмотреть определенную иронию в том, что Баттерфилд принял на вооружение ретроспективный термин «научная революция», а также в выборе названия для его книги, «Происхождение современной науки». В 1931 г. он опубликовал работу «Виг-интерпретация истории» (The Whig Interpretation of History), в которой атаковал историков, представлявших английскую историю таким образом, словно она естественно и неизбежно вела к триумфу либеральных ценностей{37}. Историки, утверждал Баттерфилд, должны научиться видеть прошлое так, как будто будущее им неизвестно – как жившим в ту эпоху людям. Они должны представить мир, где ценности, которых мы придерживаемся, и институты, которыми мы восхищаемся, даже невозможно было вообразить, не говоря уже о том, чтобы одобрить. Не дело историков хвалить тех людей прошлого, с чьими ценностями и мнениями они согласны, и критиковать тех, с кем расходятся во взглядах; судить имеет право только Бог[25]. Атака Баттерфилда на либеральную традицию исторического анализа в Англии была полезной, хотя вскоре он понял, что та историческая наука, за которую он выступал, была бы не в состоянии осмыслить прошлое, поскольку оценить значимость событий позволяет только взгляд из будущего; история превратится в подобие Бородинской битвы в восприятии ее участников – по крайней мере, как описал ее Толстой в «Войне и мире», – а читатели и сами историки будут бродить в потемках, не в силах понять смысл происходящего. Разумеется, Толстой знал больше своих персонажей и в отступлениях объяснил смысл того, что вольно или невольно скрывали воюющие стороны. Но впоследствии историки обратили слово «виг-история» против самого Баттерфилда, обвинив его в том, что он принимает на веру превосходство современной науки над всеми достижениями прошлого. Сама идея книги об «истоках» кажется им противоречащей принципам, которые он установил в «Виг-интерпретации истории»