Изобретение науки. Новая история научной революции - стр. 13

Неспособность увидеть эти различия и задать вопрос, что именно имели в виду те, кто первыми стали использовать термин «научная революция», привела к невероятной путанице. Источник этой путаницы прост: с самого начала термин «научная революция» имел два разных применения. Для Дьюи, Ласки и Баттерфилда научная революция была продолжительным и сложным процессом преобразований, сравнимым с Реформацией (которую Ласки называл теологической революцией) или промышленной революцией. Койре отождествлял ее (следуя концепции «эпистемологического разрыва» Гастона Башляра) с единичной интеллектуальной мутацией: заменой аристотелевской идеи места (в котором всегда есть верх и низ, право и лево) идеей пространства; по его утверждению, эта замена сделала возможным появление понятия инерции, которое стало основой современной физики{36}. Койре пользовался огромным влиянием в Америке, и его башляровская концепция интеллектуальной мутации была принята Томасом Куном в «Структуре научных революций». В Англии Ласки и Баттерфилд оказали не меньшее влияние на такие работы, как «Научная революция» (The Scientific Revolution, 1954) Руперта Холла, в которой отрицалась какая-либо связь между научной и промышленной революциями, и «Наука в истории» (Science in History) Дж. Д. Бернала, второй том которой, «Научная и промышленная революции» (The Scientific and Industrial Revolutions, 1965), был посвящен их тесной связи.

Между этими двумя концепциями научной революции имеется фундаментальное различие. Коперник, Галилей, Ньютон, Дарвин, Гейзенберг и другие, открытия которых привели к конкретной интеллектуальной реконфигурации, мутациям, или трансформациям, в науке, прекрасно представляли последствия своей работы. Они понимали, что если их идеи признают, то последствия будут судьбоносными. Поэтому существует соблазн рассматривать научные революции как сознательные действия людей, которые достигли своих целей. Научная революция, о которой говорил Баттерфилд, была другой. Сравнение научной революции с политической в какой-то степени оправданно, поскольку обе меняют жизнь всех, кого затрагивают; и та и другая имеют распознаваемые начало и конец, для обеих характерна борьба за влияние и статус (в научной революции между философами, последователями Аристотеля, и математиками, которые отдавали предпочтение новой науке). Но самое главное – и политическая, и научная революция имеют непредвиденные последствия. Марат жаждал свободы, а в результате революции к власти пришел Наполеон. Ленин, всего за два месяца до Октябрьской революции 1917 г. опубликовавший работу «Государство и революция», искренне верил, что коммунистическая революция быстро приведет к отмиранию государства. Даже Американская революция, которая ближе всего подошла к осуществлению идеалов, вдохновивших ее, демонстрирует огромную разницу между «Здравым смыслом» (Common Sense, 1776) Томаса Пейна, где нарисована демократическая система, в которой большинство может по большей части делать то, что пожелает, и сложной системой сдержек и противовесов, проанализированной в сборнике статей «Федералист» (The Federalist, 1788), – системой, предназначенной для того, чтобы держать в узде таких радикалов, как Пейн. В научной революции среди тех, кто планировал радикальные интеллектуальные перемены, были Бэкон и Декарт, но их планы были воздушными замками, и они даже не могли представить достижений Ньютона. Тот факт, что результат научной революции