История Далиса и другие повести - стр. 19
Один юноша с залитым слезами лицом хватал всех за руки и звал объединиться, разметать стражу и спасти Праведника. От него отворачивались.
В воскресный день раннего лета, в полдень, Артемьев отправился с Димой в парк – побродить по их любимым дорожкам, подойти к старому дубу, постоять на берегу пруда, глубокомысленно обсуждая, водится ли в нем рыба или живут одни лягушки. Молодая листва шелестела над ними, высоко в ярком синем небе стояло солнце, на полянах среди ярко-зеленой травы желтели цветы одуванчиков – и все вокруг полно было такой нежности, чистоты и свежести, что Артемьев не сдержал восторженного восклицания: «Боже, как хорошо!» И Дима, оглядевшись, кивнул: «Красиво». Однако несколько шагов спустя обнаружилось, что мысли его заняты совсем другим. «Папа, – сказал он, чуть забежав вперед и обратив на Артемьева пытливый взгляд чудесных темных глаз, – почему у Мишки есть собака, а у нас нет?» Артемьев пожал плечами. «Философский вопрос. Не у всякого человека есть собака. У Коли Никанорова собаки нет». «Я бы с ней гулял, – продолжал Дима. – И утром, и вечером. Для моей жизни мне очень не хватает собаки». «Гм, – проронил Артемьев. – А мама? Она, мне кажется, не очень любит собак». «А ты поговори с ней. Объясни. И я ее попрошу.
Всего одна собака. Она не займет много места». Артемьев вздохнул. «Хорошо, Дима. Поговорим с мамой. Если она позволит, возьмем тебе собаку». «Большую?» – с надеждой спросил Дима. Артемьев подумал и сказал: «Среднюю. И назовем… Как мы ее назовем? Джек?» «Нет, нет! – воскликнул Дима. – У Мишки Джек. Мы назовем… Амур!» «А почему Амур?» Дима улыбнулся своей застенчивой и вместе с тем лукавой улыбкой, от которой у Артемьева теплело на сердце. «Я где-то слышал…» «Дима!» – промолвил Артемьев. «Что, папа?» – откликнулся Дима. Артемьев молчал.
Великий покой наполнял его душу. Теперь он не мучился незнанием, и его не тяготила мысль о том, зачем он живет и есть ли смысл в его существовании; с улыбкой вспоминал он теперь свое недавнее отчаяние, свою тоску, и теперь не чувствовал себя заброшенным в равнодушный к его судьбе мир. Отчего распростерлись над головой небеса? Отчего светит солнце? Отчего полвека, а, может быть, и целый век растет этот дуб и всякую весну будто сбрасывает с себя груз прожитых лет и одевается в новое волшебное платье? Отчего порхает над поляной бабочка, успевающая родиться, порадоваться жизни и уснуть всего лишь за одно быстротечное лето? Отчего пролетает по верхушкам сосен ветер, прошумит и уносится дальше, в гнездовье ветров, туманов и дождей? Отчего бежит по стволу белка, уже одевшаяся в летнее, рыжее пальтецо? Плывет облако, стрекочет сорока, ползет жук с темно-синим, светлеющим по краям панцирем, шевелится всей своей поверхностью огромный, едва ли не в половину человеческого роста муравейник – и Артемьев теперь знал, что все это бесконечное многообразие жизни создано Творцом всего сущего, Отцом всех людей, облаков и деревьев, Родителем птиц и зверей, Попечителем муравьев, бабочек, жуков и всей летающей, бегающей, ползающей твари как на лице земли, так и в ее подземельях, как на поверхности вод, так и в их глубинах. Если все создано дыханием Бога, думал теперь Артемьев, то не означает ли это, что ожидающая его смерть будет всего лишь прекращением существования в этом мире. Другая жизнь ожидает его за порогом, ибо Бог не хочет окончательной смерти Своему созданию. Он призовет его в иные миры, где смерти нет, где жизнь бесконечная и где лишь изредка коснется сердца светлая печаль о том, что осталось в прежней жизни, о тех, кого любил и кого покинул. Но ведь не навсегда же?