История Далиса и другие повести - стр. 21

Теперь надо было бить в колокола, оповещать знакомых, приятелей и друзей и в первую очередь Антипова, что срочно нужна работа. В ответ поступали разные предложения – от развозчика пиццы до редактора в научно-техническом издательстве. Пиццу Артемьев оставил на крайний случай, а научного издательства попросту испугался, так как наивысшим его познанием в математике была засевшая в голове со школьных лет формула а плюс b в квадрате равняется а квадрат плюс два аb плюс b квадрат, а если взять физику, то там до конца дней суждено было главенствовать закону Ома в его дворовом истолковании: денег нет – сиди дома. Но спустя несколько дней позвонил Антипов, продиктовал номер телефона и назвал имя – Валентин Петрович Серебров, председатель благотворительного фонда «Спаси и сохрани». «Скажешь от Ивана Григорьевича». «А кто это?» – спросил Артемьев. «Большой человек, – ответил Антипов. – Директор свечного заводика. Одного моего приятеля седьмая вода на киселе».

Серебров оказался человеком лет шестидесяти, небольшого роста, с голубенькими мутноватыми, как у месячного котенка, глазками, седой бородкой и быстрой, временами невнятной речью. Имя «Иван Григорьевич» оказалось поистине волшебным. Серебров усадил Артемьева в кресло, справился, удобно ли, ободряюще похлопал его по плечу и сел за стол напротив под большую икону Иисуса Христа. В «красном» углу стоял киот, из которого глядели на Артемьева лики святых, как бы вопрошающих, а зачем ты сюда явился; бледным крошечным огоньком теплилась лампада. Торжество православия было здесь несомненным, и Артемьеву стало не по себе – как в последнее время бывало с ним всякий раз, когда он встречался с кем-нибудь, о ком было известно, что он не первый год посещает церковь. Он чувствовал, что в сравнении с людьми, прошедшими немалую школу веры, близко знавшими священнослужителей, бывавшими паломниками в монастырях, молившимися в Иерусалиме у Гроба Господня, его, Артемьева, вера была столь мала, слаба и робка, что ему даже неловко было говорить о себе, что он христианин. Почему, спрашивается, он не перекрестился на икону Спасителя? Это было бы весьма уместно и многое сказало бы о нем Сереброву. Но ему – в отличии от людей твердой веры – казалось, что, осенив себя крестным знамением, он выставит напоказ свою веру, тогда как ей приличествует скромность и уединение. Следовало затворить за собой дверь и помолиться втайне – и тогда, может быть, Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. Впрочем, думал он, людям испытанной веры, наверное, не грозит соблазн самоупоения, гордости и тщеславия – их вера, должно быть, уже прошла Сциллу и Харибду и достигла незамутненных вод христианского океана.