Инсун Эшли Бэрри - стр. 17

Вдруг с площади бьет колокол. Восемь ударов. И сердце вторит каждому стуку. И на последнем останавливается вовсе. Аббатство не стало тебя ждать. Рабочий день уже начался.

Ты входишь через главный коридор. Впервые видишь его заполненным доверху горожанами. Думаешь, может удастся под шумок пробраться на верхние этажи.

Теснишься. Пробиваешь себе путь.

Но тщетно.

Людьми тебя прибивает к тощей высокой женщине. В ее декольте видны только полосы ребер. Уткнуться ненароком в них было больно и даже немного обидно.

– Простите, пожалуйста, – говоришь ты. На что дохлая дама реагирует, как спусковой крючок: со скоростью пулемета высказывает тебе все, что накопилось:

– Какой ужас! Ну и толпа! Какой день здесь сижу – не убавляется. Тут вообще кто-нибудь г`аботает? – она забавно картавит.

Точнее каг`тавит.

Ладно, не смешно. Пг`ости.

– Вы не подвинитесь, – просишь ты, бочком лезешь, пробираешься к пролетам лестниц. И женщина заботливо помогает тебе продвинуться вперед и, между тем, не переставая, причитает:

– Мне нужен-то один штамп. Это много? У меня все бумаги есть, все условия выполнены. Что еще? Что нужно сделать, чтобы тебя выпустили из этого затхлого гог`одишки?

Я задаюсь тем же вопросом.

– Даже дом есть. Достался от мамы с папой, они из Фг`анции приехали. А мне бы обг`атно – вздыхает Дохлая. Самое смешное, что у нее не было ни французского акцента, ни грассирующей "р". Она просто картавила. И выглядело это уморительно.

Еще и почтительное расстояние между ее носом и верхней губой, стремительно увеличивалось, всякий раз, как она произносила злополучную "р".

Очаровательная мадам.

– А чего Вам не сидиться тут? – спрашиваешь ты вдруг, стоя совсем у ступеней.

– Смешно! Здесь так тоскливо и одиноко. Что тут делать?

– А что Вы во Франции делать будете?

И Дохлая совсем сутулилась, складывая плечами грудную клетку, и опущенный рот ее поплыл еще ниже:

– Жить, – сказала она неуверенно, будто не задумывалась еще ни разу об этом.

– Так идите, – говоришь ты, – живите. Всяко лучше чем тут сидеть сутками.

И она уходит.

И в миг вокруг тебя оглушительно пустеет. Рядом, на десять шагов, никого: ни посетителей, ни служащих. А у пролета в приоткрытой каморке виднеется стол, а на столе ты отчетливо видишь ее! Блестящую аккуратную маленькую заветную печать.

Печать, которую ставят на обложку инсуна, чтобы можно было выехать заграницу. Печать, за которой гоняются все жители города.

Мое спасение, моя цель жизни, мечта. Решение всех моих проблем, и проблем той дохлой женщины. Вот она – бери, не хочу. Хватай же.

Возьми! Ну!