Размер шрифта
-
+
Имперский романсеро - стр. 6
не заменят дым деревень,
собраны почти на века,
полыхнут на праздничный день.
Ножницы кромсали сукно,
в угол уводя зряшный блуд.
И горело в небе окно.
И гореть ему, когда разобьют.
Хорошо устроена жизнь,
только в основанье темна.
А когда в постели лежит,
добрая, почти как жена.
В звездах по колено идем,
в омутах намоленных спим.
Что нажили тяжким трудом
превращаем в радостный дым.
Новогоднее
Мерзким клубком катаясь
по снеговому насту,
чурка, цыган, китаец:
кто бы ты ни был – здравствуй.
Порча брезгливой спеси
в счастье моем мажорном
вклинилась в голос песни
лязганьем подзаборным.
В складках песцовой шубки
рябь нефтяных разводов,
кратким полетом шутки
скрыт разговор народов.
В полночь в облаке пыли
люди выйдут из комнат.
Кем они раньше были,
больше уже не вспомнят.
Так мы забудем солнце,
севши под сенью ели.
И проклянем господство
архангела Михаэля.
Все мы отныне вместе,
будто семейство в бане,
в гари паленой шерсти,
в дикой стрельбе шампани.
Вышвырнем на рубаху
вместе со снедью душу,
вывернем, как на плаху,
красный карман наружу.
Мария обнимает подушку
Мария обнимает подушку,
прижимает ее к животу:
мягкую, влажную от болезни,
пахнущую курятником.
Ей отсекает голову
маятник старых часов,
подруга вносит Библию
на подносе с чаем.
Марат убит любовницей,
Робеспьер казнен.
Вот и ты куксишься.
Инфлюэнция – это блажь.
Полюби кого-нибудь.
Это полезно душе.
Пусть колониального прошлого
нам не забыть.
Я не хочу любить,
а хочу соблазнять, —
говорит Мария,
она, наконец, поняла себя.
Температура не спадает неделю.
Народные волнения не утихают.
Мария кормит грудью
вымышленного ребенка.
Откроешь кран – течет молоко.
Ванная полная молока.
Бумажный кораблик плывет в молоке.
Дети плещутся в молоке.
И когда закрываешь глаза —
все становится белым.
Молоко… вино… какая разница…
Обитель
Детства поднебесные розы
в трудовом стекле водолаза:
не морская пена, а слезы
каплют из влюбленного глаза.
Тянутся резинкой улитки,
зацепляя кромку бумаги,
длинно распускаются свитки
под дорожкой медленной влаги.
Обвенчалась едкая сера
с женской первозданною ртутью,
на устах рождается вера,
дышит осмелевшею грудью.
Экскурсанты вышли на тропы,
в камеры направили взгляды:
разобрали сердце Европы,
как на барахолке наряды.
Тряпочное сердце не бьется,
воздухом наполнены жилы.
В чистоту глухого колодца
задувает холод могилы.
Мы великодушно забудем
непрощенный грех Вавилона,
дремлющую Прагу разбудим
громом стеклотары с балкона.
Шабаш переходит на шепот,
проступает смысл зыбкой вязи…
Времени беспечного ропот,
вечности случайные связи…
Старик
Пробудишься в безмолвии больниц,
отпразднуешь в тоске рассветный час.
Страница 6