Размер шрифта
-
+
Имперский романсеро - стр. 8
Не поманят сладким дымом —
обоймут морозной тьмой.
Ты рожден моим любимым,
даже мертвый будешь мой.
Ты гулял в заморской шляпе,
терся в вечных городах,
сжав на гибельном ухабе
легкий трепет на устах.
К женской ласке равнодушен,
лестью искренней смущен,
растревожен и разрушен
торможением времен.
Одураченный любовью,
как порукой круговой,
делишь зимнее безмолвье
с безутешною вдовой.
Артемий, Варвара и Дарья
Жасмин
А. Гаку
В сорок пять лет, я узнал, как цветет жасмин,
обломав с сыном ветки с каких-то кустов
на обочине серпантина в графстве Монро.
Лесная дорога петляла по холмам:
из-за поворота в любой момент
могли появиться менты или взбешенные садоводы.
Мы привезли букет нашим дамам,
и они сообщили нам названье трофея.
Подумать только, свершилось!
Начался новый виток судьбы под знаком жасмина.
Леса дышали влагой разлагающейся плоти,
в духоте парниковой отсыревали папоротники и хвощи,
в июле окунь и басс начали клевать на червя,
забыв о своей хищнической природе.
Цветы стояли на столе в обрезанной пластиковой бутыли
от «Кока-колы» почти десять дней.
Тем летом из Нью-Йорка ко мне часто приезжал мой друг.
Мы сидели на дощатых мостках у воды,
говорили про Каббалу, Барака Обаму, женщин Востока…
Он рассказывал, каким прекрасным будет наш мир,
когда американская духовность войдет в каждый дом.
Я не спорил, лишь повторял, что свобода,
это когда ты можешь идти день за днем по лесам и полям,
питаться сушеной рыбой, спать там, где тебя настигнет ночь,
рвать грибы и цветы, чтобы когда-нибудь случайно
узнать, что такое жимолость… жерест… жасмин.
Курортницы
Ласточке
Колени толкали большую юбку,
искрили в колоколе тепла.
И мне становилось легко и зябко,
когда ты берегом моря шла.
Движенье рождается раньше смысла,
в безмолвье лопается струна.
Все, что мне нужно, – двинуться с места,
если дорога мне – тишина.
Смотреть им вслед это – шествовать рядом.
Пусть щеки опять на ветру горят.
Они идут. Лишь одарят взглядом.
Неважно, что они говорят.
Любовь, словно смерть, отрицает Бога,
настолько глубок ее взрослый след.
И тени пластаются у порога,
и соль полыхает как горний свет.
Вода, овладевшая тайной плоти,
душа, овдовевшая, как сестра —
их тайна о нашем бесстыдном взлете
в зиянье утраченного ребра.
Мы были вчера беспристрастной глиной,
свинцом, уходящим на глубину.
Приходит время придти с повинной.
И тщательно выбрать себе вину.
Они идут. Ты уходишь с ними.
Курортный роман обречен на ложь.
И ты невпопад произносишь имя,
как будто ребенку его даешь.
В Эдеме пустеет последний ярус,
уборщики брачный чертог метут.
И в сердце вселенной белеет парус,
лишь волны вокруг времена влекут.
Страница 8