Иммигрантский Дневник - стр. 63
– Да, бывало.
Поставив резвую галочку в формуляре, они назвали номер следующего кабинета, куда мне предстояло идти, и попрощались.
В вестибюле оргия продолжалась. Пришлось протискиваться сквозь толпу. Работая локтями и наваливаясь тяжестью тела на возмущенный интернационал, я прорвался к лестнице. На втором этаже располагалось подобие кассы в кинотеатр. Душераздирающая африканская ругань и злые окрики полицейских сменились на гортанный шепот. В «кассе» решали, в какой регион Баварии отправить беженца. Несколько минут седовласый дедушка за стеклом клацал вставными зубами, потом доставал географическую карту и показывал город, где клиент обязан поселиться на время решения его участи во всевозможных инстанциях. Меня распределили в Розенхайм – небольшой городок в альпийском предгорье по дороге на Зальцбург.
4
– Эй, парень! Русский, что ли?
Я оборачиваюсь, и передо мной стоят двое – судя по виду, отец и его великовозрастный сынуля.
– Ага. Привет. А вы откуда?
– А мы киевские. Пошли к нам.
Унтерсбергштрассе – это не только место решения организационных вопросов, но и общежитие. Освещенные неоновыми трубками, в коридорах бегали голозадые дети, не отбрасывающие теней. Пахло апельсиновой кожурой и прелым запахом стираной одежды. Миниатюрный Вавилон никогда не спал, являясь одновременно сомалийской деревней, цыганским табором и югославским микрорайоном. На крепких дверях служебных помещений висели массивные замки, а странно выглядящие многочисленные пустые бутылки в уборной напоминали о дефиците туалетной бумаги в странах третьего мира. Полиция регулярно устраивала облавы, так как общежитие служило местом активной торговой деятельности наркодилеров и магазинных воров.
Всего две комнаты были отданы бывшим советским гражданам. Встреченные мной украинцы делили быт с Юрием Васильевичем – высоким белобородым стариком и замечательным русским поэтом. На верхней койке спал человек, впоследствии получивший прозвище Баба-Петя за свой депрессивный возраст и голубые наклонности. По соседству проживали шестеро парней из Петропавловска-Камчатского.
– Тут всем отказ лупят, – перебивали друг дружку киевляне. – Тебе тоже влупят. Увидишь!
– А че дальше тогда?
– До отказа года два ждать. Получим – в Голландию рванем. Там тоже азюль.
– А потом?
– Потом во Францию. Азюль везде есть.
Парни из Петропавловска разговаривали меньше. Суровая камчатская действительность сподвигла их на отчаянный поступок. Начитавшись в перестроечных газетах статей о том, что железный занавес открыт, они сделали мудрый вывод: границы больше нет! Выпив самогонки и закусив малосольным огурчиком, начали движение в сторону западных окраин нашей необъятной державы. На нескольких дальнобойных видах транспорта им удалось достигнуть неглубокой реки, отделяющей Союз от Польши. Вновь выпив, закусив, скинув одежду и перекрестившись, они гурьбой вплавь начали переправу. Находившийся рядом пограничный патруль исполнил долг перед родиной, открыв ураганный пулеметный огонь по мгновенно протрезвевшим камчадалам. Парни вбегали в чужестранный лес на глазах у ошарашенных поляков, пригибаясь под пулями и проклиная газету, перестройку, гласность и кроя матершиной друг друга.