Иллюстратор (сборник) - стр. 10
Трое суток Тимофей не выходил из дома, рисуя, крася непослушной, отвыкшей рукой эскизы сценического воплощения «Путешественника». Принес Костроминой. Та все еще служила худруком театра, хотя Нержавейкой ее звать перестали. Беспощадное время свершило свое дело. Коррозия все же и ее достала. Превратилась Нержавейка в грузную пожилую матрону. Однако продолжала говорить в быту и на сцене манерно, с придыханием, с воркующей кокетливой интонацией. «Всунули, а вынуть забыли», – насмешничали наглые закулисные циники.
– Ах, – сказала она, – как прелестно. Вы, Тимофей, стали настоящим художником. Прелестные эскизы.
И задумалась. «Вычисляет, сколько сэкономит, не платя Корешанскому, – соображал Тимофей. – Мне, сверх обычной зарплаты, не даст ни копейки».
– Пожалуй, надо показать Корешанскому, – покачала она головой.
– Незачем, – сказал Тимофей. – Подходит? Тогда работаем.
На другой день собрались втроем. Явился режиссер, высокий, тощий, длинноволосый и чернобородый парень. Носил он странную фамилию Кангро. Знакомясь, непременно объяснял, что она происхождения эстонского, но сам он никакого отношения к Эстонии не имеет, а питерец в третьем поколении. Поминал бабушку Марию Карловну. Вот она-то по-русски говорила с трудом. Кангро бегло просмотрел эскизы и принялся говорить. Говорил долго, тихо и рассудительно. Наверное, давала о себе знать медленная эстонская кровь.
– Смерть – это одновременно и ноль, и бесконечность, – философствовал он. – Такая штука, которую никак не представить. Что непостижимо, то пусто. Я взял за основу эту непостижимость. В людском мире осталась одна ценность – нефть. Но это призрак. Ложь. Смерть – единственная правда и подлинная ценность. Я хочу устранить причинно-следственные связи. Пред ее ликом. Никакой логики в действиях персонажей. – Он воздел руку с указующим вверх пальцем. – Как шум ветра и течение воды. Парадоксальность – главное. А суицид – наиболее иррациональное и поэтому привлекательное проявление психики Homo sapiens. Для него не существует буквального объяснения. Но за ним – истина.
Костромина внимательно слушала, поглядывая на него, как показалось Тимофею, с некоторым даже восхищением, и Тимофей подумал, что между ними существуют какие-то особые, не только рабочие отношения.
– Я хочу избавиться от актерской манеры адресоваться двадцатому ряду. Пусть говорят как в жизни, бормочут, заикаются, ищут слова… Вы сможете обеспечить всех такими вот маленькими микрофончиками?
Тимофей пожал плечами:
– Начальство даст деньги, обеспечу.
Про эскизы Кангро не сказал ни слова. Выходит, принял. Он не визионер, а литературщик, решил Тимофей и влез в работу. Макеты, планировки, расчеты, фурки, половики, тюли, световые головы. Генераторы дыма. Добыть! Дым нужен легкий и тяжелый. Тимофей решил, что на клубящемся в сценическом зеркале дыму в начале спектакля возникнет киноизображение наивной мечты великого актера о России, шагающей семимильными шагами к социалистическому счастью. Проекция фрагментов цветных веселеньких советских фильмов. Чтоб скакали кони, сверкали сабли и развевались красные знамена. А близ финала – иное изображение, тоже на дыме: тяжелая черно-белая кинохроника, жестокая правда о советской реальности двадцатых годов прошлого века. Расстрелы, реквизиции, умирающие от ран и истощения скелеты, обтянутые тухлой кожей. А где взять хороший цифровой проектор? Как найти и купить копии киноматериалов? Словом, забот тысячи, и Тимофей спал по три-четыре часа в сутки. Ел где придется, дома почти не бывал, а когда приходил, наваливал коту полную миску сухого корма, наливал в другую миску воды, вычищал кювету, быстро что-то съедал и валился на тахту, иногда даже не раздеваясь.