Икар - стр. 5
Где сельва, там и одиночество!
Семь тысяч километров в длину и пять тысяч километров в ширину – четыре Европы; Шотландия на этой территории уложилась бы раз тридцать.
Кто же подсчитает, не боясь ошибиться?
А впрочем, какой прок в подсчетах, если неизвестно, что ждет их с Элом за ближайшим поворотом реки?
Когда человек попадает в окружение столь пышной растительности, которой нет конца и края, он обычно либо падает духом от сознания собственной ничтожности, либо, наоборот, начинает ощущать себя исполином, рядом с которым пятидесятиметровая сейба[15] – просто жалкая былинка.
Эла Вильямса и Джона МакКрэкена бросало, и довольно часто, из одной крайности в другую. Впрочем, мужество чаще одерживало верх над унынием, и благодаря ему они и оказались в этом глухом углу гвинейского массива, проделав путь почти в шесть тысяч километров по самым непроходимым и опасным джунглям на свете.
Только вот сил оставалось все меньше.
Приступы лихорадки и дизентерия подтачивали даже душу.
Амебы прочно обосновались в желудке.
Язвы на ногах загноились до нестерпимости.
Однако это сейчас не имело значения!
Вопреки всем предсказаниям они одержали победу.
Большую победу.
Поразительную, трудную и почти невероятную победу после великого множества поражений.
На рассвете Эл Вильямс открыл глаза и спросил (рта его не было видно за многомесячной серой бородой – только желтоватые зубы):
– Ну что, поплыли?
– Поплыли!
Уэльсец столкнул куриару в воду, вспрыгнул на корму, сжал в руке весло и направил утлый челн – прямое темное бревно пальмы, выжженное изнутри, – прямо в середину потока – на тот случай, если из чащи вдруг вылетит стрела или острое копье.
И тогда, не поворачивая головы, шотландец попросил приятеля:
– Расскажи мне о Матери всех рек.
– Она течет, как и говорили, с неба, – ответил тот, – откуда-то даже выше темных туч, и образует мощную струю, которая на середине пути превращается в дождевую пыль, а та вновь собирается у поверхности земли…
Он замолчал.
Джон МакКрэкен поразмышлял над тем, что услышал, а потом, видя, что товарищ больше ничего не говорит, спросил:
– А что еще?
– Больше ничего. – Уэльсец пожал плечами: мол, извини, друг, что так получилось. – Уже темнело, и мне пришлось возвращаться, – оправдываясь, добавил он. – Зрелище и в самом деле поразительное, но это все, что я увидел. Одно могу сказать тебе точно: она низвергается с высоты более двух тысяч футов.
– Никто тебе не поверит, – изрек приятель.
– Но ты мне веришь?
– Конечно!
– Этого достаточно.
Эл Вильямс, похоже, давно привык считать, что его мир вращается вокруг друга, который столько лет делил с ним неисчислимые тяготы, и поэтому больше ничье мнение не имеет значения.