Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - стр. 4
Прекрасно описана предыстория словацкой депортации: жизнь еврейских общин в довоенной Словакии, нарастающие репрессии против евреев, наивность семей, отправлявших дочерей на депортацию. Не менее выразительно автор передает и горечь, которую испытали немногие уцелевшие узницы, вернувшись в родные городки и обнаружив, что их родителей больше нет, их магазины заколочены досками, а их собственность и дома захвачены соседями. Около 70 тысяч человек, или 80 процентов от довоенного еврейского населения Словакии, погибли. Послевоенный однопартийный режим наложил запрет на какое бы то ни было обсуждение темы холокоста. Девушки с первого транспорта покинули свои дома в совсем юном возрасте. Три с половиной года спустя они вернулись женщинами, которые гораздо старше своих лет: слишком многое им довелось повидать, вынести и выстрадать. Уже один тот факт, что они сумели выжить, вызывал подозрения. Мол, как им это удалось? Что именно они сделали, на какие моральные компромиссы пошли, чтобы не погибнуть вместе с подругами?
В финале этой превосходной книги есть образ, который надолго остается в памяти. Одна из уцелевших юных евреек по имени Линда едет домой. Она вырвалась из Аушвица, пережила марш смерти, унесший многие жизни тех, кого не убил лагерь, а затем преодолела огромные, погруженные в послевоенную разруху и хаос пространства, постоянно рискуя подвергнуться изнасилованию, и теперь она, наконец, сидит на крыше медленно ползущего поезда, куда забралась, поскольку вагоны до отказа переполнены беженцами. Она оглядывает с высоты окружающий ландшафт, где нет ни колючих проволок, ни вышек, ни охранников с винтовками. И только тут осознает, что она свободна, а вокруг – столько свежей зеленой листвы… это весна!
Каролина Морхэд
От автора
«Это теперь как мертвому припарки», – говорит по-немецки Ружена Грябер Кнежа. В трубке – треск. Мой муж, который в нашем разговоре за переводчика, пожимает плечами. На тот момент Ружена была единственной из еще живых узниц с первого транспорта, кого мне удалось разыскать; ее лагерный номер – 1649. За пару месяцев до звонка она с готовностью соглашалась дать интервью для моего документального фильма о первых аушвицких заключенных, но здоровье тогда помешало мне полететь в Швейцарию, чтобы с ней встретиться. А сейчас проблемы со здоровьем – у нее.
Я пытаюсь объяснить: мой главный интерес – поговорить с ней о Словакии, о том, как забирали ее и других девушек, как их предало собственное правительство.
«Мне не хочется перед смертью думать об Аушвице», – со вздохом отвечает она. Можем ли мы ее в этом винить? Ведь ей на ту пору было уже 92 года.