Христианство. Три тысячи лет - стр. 227

В XV веке, в отчаянной попытке упрочить свое положение, Коптская церковь согласилась на унию с Латинской церковью – в те же годы, когда византийский император на Флорентийском соборе пытался заключить такой же союз с Римом от имени греческого православия; однако скоро копты поняли, что проку от этого немного.[559] Последующие три столетия они выживали исключительно собственными силами, благодаря упорству и упрямой приверженности древним традициям, в монастырях – как правило, расположенных в очень отдаленных и бедных районах страны.

Если в Северной Африке, Египте и Азии христианство практически повсюду покорилось исламскому владычеству, то Эфиопия, защищенная своей отдаленностью и гористым ландшафтом, осталась христианской монархией; однако теперь она редко играла значительную роль в аравийской политике и никогда не чувствовала себя в полной безопасности. В X веке Эфиопия пережила опустошительный мятеж, возглавляемый женщиной-вождем по имени Гудит или Юдифь: современники рассказывали, что она и ее воины поставили своей целью разрушить как можно больше церквей и вообще нанести как можно больший ущерб христианской жизни в государстве. Действительно, от более ранних времен до нас дошли лишь здания, расположенные в самых труднодоступных местах: самое известное из них – древний наскальный монастырь Дабра-Дамо в Аксуме, одна из первых твердынь эфиопского монашества. В церковь Дабра-Дамо, нависающую на утесе над высоким холмом, и сейчас можно подняться только по веревке. Гибель церквей, а также почти полное отсутствие письменных исторических свидетельств эпохи Гудит и предшествующих лет чрезвычайно затрудняют восстановление истории Эфиопской церкви: недостаток данных привел к появлению целого набора романтических фантазий, которые еще ждут своих суровых критиков. Впрочем, и то немногое, что нам известно, звучит весьма примечательно.

В некоторые периоды Эфиопия была совершенно отрезана от остального христианского мира: порой она, по-видимому, оставалась даже без абуна, присылаемого из Александрии и связывающего ее с мировым апостольским преемством. Доступная богословская литература была немногочисленна и подобрана достаточно случайно: в результате эфиопы включили в свой канон Священного Писания Первую книгу Еноха, во всех прочих местах давно утратившую популярность и доверие. Эта книга сыграла в эфиопской культуре особую и важную роль – она дала материал для создания эпоса об эфиопских царях «Кебра Нагаст».[560] Важное место, естественно, занимал миафизитский вероучительный сборник под названием «Кереллос», так как основу его составляли выдержки из трудов Кирилла Александрийского; однако, несмотря на эту связь с большим христианским миром, едва ли стоит удивляться тому, что характер и интересы Эфиопской церкви развивались в своеобразных (если не сказать, эксцентрических) направлениях. Так, именно эфиопы, размышляя над коптскими апокрифическими преданиями о Понтии Пилате, сочли, что римского правителя, отправившего Христа на распятие, следует признать исповедником: начали изображать его в церквах, посвятили ему особый праздник в июне и отвели почетное место в службе на день Богоявления – главный праздник годового круга: в этот день священник повторял на разные лады фразу из псалма, перекликающуюся со словами Пилата: «Омою руки мои в невинности». Ни копты, ни эфиопы не забыли, что Пилат – соучастник казни Христа; однако они рассказывали, что он полностью осознал свою вину и искупил ее, сам приняв смерть на кресте, как троица, осужденная им на казнь на Голгофе в день, когда солнце скрыло лицо свое. Так государственная церковь Эфиопии нашла уникальный способ решения проблемы, много столетий подспудно беспокоившей христиан, – а именно, того, что как при жизни, так и в смерти Христос противостоял современным ему институтам мирской власти.