Хозяйка каменоломни в Драконьем доле - стр. 17
Лариса Чалова сказала, что это, должно быть, ночница…
Анна бережно освободила местную мышь из западни. Она тоже оказалась белобрюхой и длинноухенькой. Только была больше той, прежней.
Раза в три…
И эта мышь не сердилась. Она внимательно смотрела на Анну бусинками глаз, покорно ожидая, пока ее выпустят в окно.
– Ну и страшилище, – нахмурилась камеристка.
– Это ночница. Наверное… – повторила Анна слова Ларисы Чаловой. – Должно быть, прилетела из подземных гротов.
Мариса затворила оконную створу, защелкнула медный шпингалет.
– Вот так-то лучше. Ложитесь, госпожа, спать. Что-то мы засиделись совсем.
Часы в резной оправе пробили полночь.
В деревне залаяла собака, и в ответ ей со стороны берега прилетел надрывный жутковатый звук.
– Кто это? – спросила Анна.
– Гиены, – рассказала Мариса и успокоила: – Они ручные. Домашние. Их Орра держит.
– А кто такая Орра?
– Орчиха. Работает в каменоломне. Для их народа скалы и подземелья – дом родной.
Анна изумленно вскинула брови.
– Хочу с ней поскорее познакомиться. А где она живет?
– Ее дом стоит отдельно от деревни. Чуть дальше. У берега Резвянки, на тропе, что ведет к шахтам. – Мариса подошла к резному комоду на высоких медных ножках, достала из ящика мягкое ночное платье, подала. – Вам помочь переодеться?
– Спасибо. Справлюсь сама, – отказалась Анна.
Камеристка почему-то усомнилась:
– Точно?
Анна убедила ее:
– Да. Хочу чувствовать себя дееспособной, понимаешь? – Она красноречиво постучала костяшками пальцев по искусственной ноге. – Мне это нужно. Хочу заново в себя поверить и жить полной жизнью.
– Я понимаю, – закивала камеристка. Предположила робко: – Это другая женщина из снов так на вас повлияла?
– Почему ты так решила? – поинтересовалась Анна в свою очередь.
– Потому что… – Мариса помрачнела, потупила взгляд и видимо пожалела о сказанном. – В общем-то, неважно. Главное, что теперь вы столь жизнерадостны и бодры, что я больше не боюсь за вас…
– Больше не боишься? Как это понимать? – насторожилась Анна. Она легко справилась с ночнушкой и теперь по привычке подыскивала вешалку для халата. – Что не так? Расскажи мне, прошу.
– Ох, госпожа… – Камеристка забрала халат с тяжким вздохом. Направилась к встроенному в стену платяному шкафу с овальными зеркалами на створах и деревянной головой оленя по центру. Зашуршала там. Ее голос звучал приглушенно из одежных дебрей. Она не хотела поворачиваться и смотреть хозяйке в лицо. Но и молчать не могла. Говорила: – После того, как его сиятельство объявил, что вас высылает, вы плакали день и ночь. Вы страшные вещи говорили. Что убьете себя. Что не сможете жить с таким позором. Что калекой быть не хотите… – Она не выдержала и разрыдалась, уткнувшись лицом в еще влажную после ванной ткань. Запричитала: – Простите, госпожа… Простите…